1999. № 7. P. 28–49.

4

Сочетание «строгости слога» с «основополагающей неопределенностью» сказанного — ключ к поэтике рассказа и поэтике Борхеса вообще — упоминается далее по ходу повествования безо всякой акцентировки. Но растворение, ускользание смысла связано здесь с «перечитыванием», а это мотив для Борхеса крайне важный. Актуальная бесконечность смыслопорождения разворачивается так, что каждое последующее вчитывание не упрощает (уплощает) смысл, а наращивает его многомерность, сложность, неоднозначность, соответственно требующую для понимания все более объемного контекста; см. об этом: Lafon М. Borges ou la réécriture. Paris, 1990.

5

См. в настоящем томе стихотворение «Сыну» в сб. «Иной и прежний» и комментарий к нему.

6

См. стихотворение под этим названием в сб. «История ночи» (т. 3 наст. изд.).

7

Конечно, здесь слышна глубоко личная нота. Но само явление значительно шире его конкретно-биографических рамок. Видимо, это едва ли не общее место при запоздалом развитии культурной периферии, когда на стадии серьезного исторического перелома, при отсутствии объединяющих образцов и сверхзначимых ориентиров, рвутся «прямые» связи, перестает действовать «кровная» преемственность. Страх и реальность несостоятельности — постоянные спутники подобных ситуаций (иное дело, как эти страхи сублимируются, как они символически «разгружаются»). Ср., например, аналогичные характеристики в воспоминаниях Чорана, кстати внимательного читателя Борхеса, о румынской окраине бывшей Австро-венгерской империи; он перечисляет своих давних друзей, блестящих собеседников, «устных мыслителей»: «Запрачан, Сорин Павел, Петре Чуча да и Кречунел или Неня и столько других — вот мои по-настоящему типичные соотечественники! Их биографии не сложились и как раз этим поразительны. Ни один из них не мог, да что я говорю? — не должен был осуществиться, может быть, для того, чтобы сохранить верность духу своего несостоявшегося народа, не изменить его изначальному, прирожденному бесплодию. В чем загадка моей страны? Жить и умирать ни за что» (Чорап Э. После конца истории. СПб., 2002. С. 523).

8

Фрагменты ранних греческих философов. М., 1989. Ч. 1. С. 196–197.

9

Бьой Касарес в рецензии на сборник 1941 г. «Сад расходящихся тропок» — он потом полностью вошел в книгу «Вымышленные истории» — отметил, что Борхес «открыл литературные возможности метафизики» (Jorge Luis Borges. Madrid, 1976. P. 56).

10

За все тридцатые годы опубликовано только стихотворение «Бессонница» (напечатано в 1936 г., которым и датировано, позднее вошло в книгу «Иной и прежний»); 1934-м годом датированы два стихотворения па английском языке, но они появились лишь в сборнике «Стихи» (1954), а потом тоже включены в «Иной и прежний». В 1940-м напечатано стихотворение «В кругу ночи», в 1943-м — «Воображаемые стихи», после чего была издана как бы итоговая и вместе с тем открывающая новую, зрелую эпоху книга «Стихи 1922–1943».

11

Borges J. L. Obras completas. 1923–1972. Madrid,1977. P. 859.

12

Ор. cit. Р. 858.

13

Citati P. Sur la poésie de Borges // Magazine littéraire. 1999. № 376. P. 48.

14

Op. cit. P. 50.

15

Парадоксальность самого действия деления, соотношения части и целого — один из основополагающих, сквозных мотивов борхесовских стихов и прозы (на этой элеатской апории построены новеллы «Фунес, чудо памяти», «Смерть и буссоль» и др.). Ср. в финале эссе «Аватары черепахи» парадоксальное смысловое столкновение «неделимого Разума, действующего в каждом из нас» и полагающего мир «прочным, таинственным, открытым глазу, вездесущим в пространстве и неподатливым во времени», — с допущением того, «что в его архитектонике есть узкие и неустранимые зазоры произвола». Следствие: «Мы поняли, что он — подделка» (Borges J. L. Obras completas. Р. 258).

16

Elizondo S. La poesia de Borges // Elizondo S. Cuaderno de escritura. Mexico, 1969. P. 47–48. Ho таковы же, по Борхесу, отличительные черты классиков, которые обобщает, сглаживает и высветляет время: «Бессмертных ждет иная судьба. Они становятся нагими и безупречными, как цифра. Превращаются в абстракции. Теперь они — не более чем тени, но тени, которые обрели вечность». — Borges J. L. La fruición literaria (1927) // Borges J. L. El idioma de los argentinos. Madrid, 1998. P. 97.

17

Зрительные мотивы в новеллах Борхеса и роль зрения в его «философии прозы», прежде всего — на примере юношеских уроков у Стивенсона, обстоятельно исследовал Дэниэл Болдерстон, см., в частности: Balderston D. Juegos de ñiños y lecturas infantiles // Balderston D. El precursor velado: R. L. Stevenson en la obra de Borges.

18

Замечу, что Борхес в своем мысленном имажинарии, кажется, тяготел к культурам, в чьем символическом обиходе зрительное, картинное не первостепенно, приглушено, а то и вообще запретно, — скажем, исламской, иудейской; напротив, здесь жестко ощутим костяк традиции и почитается искусство письма. В более общем плане сравнительной культурологии, вероятно, можно — по крайней мере, для отдельных периодов, эпох той или иной культуры — допустить определенную связь между культом зрения, стремлением к выразительности, а стало быть — к новизне, с одной стороны, и между изобразительной скупостью, высокой ценностью традиции и культом письма — с другой. Понятно, что тут допустимо говорить — да и то в заданных хронологических, социальных рамках — лишь об относительном преобладании того и другого кода, может быть, — об их претензиях на эпизодическое доминирование.

19

Подробное культурологическое истолкование этого мотива (назовем его «темой Медузы») см. в книге: Milner M. On est prie de fermcr les yeux: Le regard interdit. París, 1991. Как всегда у Борхеса, эта тема имеет своего «двойника», но не зеркального — таков символический «мотив Сирены», переносящий запрст/отказ на другой уровень, переводя его со зрительного кода на слуховой.

20

Иван Альмейда, вводя борхесовскую новеллу в длинный философский контекст от Ансельма Кентерберийского до Хилари Патнэм, сопоставляет эту невидимость с примером дерева, которого никто не видит, в «Трех диалогах между Гил асом и Филонусом» Беркли (Almeida I. La circularidad de las ruinas. Variaciones de Borges sobre in tema cartesiano // Variaciones Borges. 1999. № 7. P. 76–77). Я бы включил в эту метафорическую цепочку и мотив осознанной, символической «слепоты» — отказа от зрения как окончательного аргумента, а значит — от декартовского принципа