Да и избушку мертвому ставят не у себя во дворе, а подальшев лесу. И туда уже ходят поклониться умершему родителю пивом и едой, испроситьудачи при сватовстве и счастья охотничьего…

Стоял ясный день, но Пелко крался между курганами, будто наловле, и сам себя корил за погибельное любопытство. Богов он поблизости необнаружил: не пожелал показаться ему Перун-громовик – вот и потянуло с досадына само буевище, не зря же, мол, из Ладоги сюда шагал. А обступили курганы, иповеяло жутью, и будто перестало хватать вольного воздуха, и даже весёлыйсолнечный свет показался не таким ярким, как повсюду вокруг… Может,оказывается, и безветренный полдень таить в себе ничуть не меньше, чем самаячёрная ночь. А всё потому, что лежали здесь погребенными женщины и мужчины,сошедшиеся незнамо отколе и здесь, в Ладоге, шагнувшие через последний порог…

Но вот вдруг будто показалось знакомое с детства лицо:проглянул в кустах маленький домик из тех, что ставят над сожжёными костямикорелы и меряне. В таком домике-крошке всё совсем как в мире живых: естьбревенчатые стены, есть берестяная кровля и дверь, плотно притворенная от снегаи дождя. Есть лавка и стол, чтобы душа предка, залетевшая погостить, неосталась бесприютной и не обиделась. Есть даже прорезанное окошечко – пустьпоглядит добрая душа, как живут-могут оставшиеся на зеленой земле, пустьпорадуется детям и внукам, их молодости и счастью…

Пелко долго не мог заставить себя отойти, всё гадал, кем онмог быть, этот неведомый корел. Воителем, привязавшим свою судьбу к судьбеладожского князя, беднягой охотником вроде самого Пелко или белобородымстариком, умершим счастливо и спокойно на руках сыновей?

А когда наконец ижор двинулся дальше, ему всё казалось, чтов спину глядели, обещая защиту и помощь, родные глаза.

Вот встала над обрывом могила гостя из Северных Стран, всяобложенная плоскими камнями и сама похожая на длинный корабль. Этого народуиспокон веку немало приходило в ладожские края. Откуда знать – может, сам князьРюрик свалил его в яростной битве, а после, уважая храброго врага, позволилтоварищам павшего предать тело земле? Или, наоборот, пришёл человек тот смиром, построил себе кузницу и много лет ковал в ней всем добрым людям нарадость, продавал воинам боевые ножи и наконечники для стрел, а пригожимдевчонкам – блестящие и звонкие пустотелые бусы? Не у кого спросить!

А чуть дальше поднялся курган морехода-варяга, совсемнедавний, ещё толком не высохший, в земле по бокам его – угли и зола.Какой-нибудь отчаянно дерзкий грабитель, что вздумает разрыть этот курган ипоживиться закопанным серебром, наткнется в глубине на обугленный борт ладьи,прикрывший доверенное земле. И неуступчивый вагрский дуб, выросший на солёныхветрах и до железной крепости закаленный морской водой и огнем, надолгозадержит лопату могильного вора, если не остановит её совсем. Он, корабль,верно проносивший холодными просторами своего хозяина-храбреца, он, взошедший сним на погребальный костёр и мчавший его теперь призрачным морем, в лучахнездешней звезды – он ли не отстоит славного праха от поругания и от жадностилюдской!

…Но одна могила высилась в отдалении перед глазаминеторопливо шедшего Пелко, как княжеский стол в гриднице посреди дружинныхскамей. Этому кургану здесь не было ровни, и корел поневоле задумался о князеВадиме, за которого пролил кровь бесстрашный боярин и за которого, ни разу дажеиздали не видав, сражался и он, Пелко, в своей единственной битве. Задумался ирешил: не застав героя живого, приди хотя бы поклониться его костям. Тоже делодостойное – заснешь ночью и повстречаешь его будто въяве, и он выслушает тебя ирассудит, подаст мудрый совет, какого всегда ждут от вождя…

Пелко достиг кургана и стал обходить его кругом, отыскиваякакие-нибудь меты, способные рассказать ему об истинном достоинстве лежавшеговнутри. Он знал только, что погребенный был мужчиной и воином. Не зря, наверное,выложили весь его холм понизу камнями, будто Перуну, грома хозяину, требупринесли… И вдруг корел остановился: услышал голос и увидел девушку, сидевшуюрядом с курганом на голой земле.

Первое, что пронеслось в уме замершего Пелко, –княжеская жена!.. Потом припомнил: нет, не осталось у Вадима княгини. Да иодета была сидевшая совсем не так, как одеваются жены вождей. Ни переливчатыхбус, ни расшитой жемчугом кики, ни узорных серебряных обручий. А не дал быРюрик обидеть знатную, не позволил сорвать с неё подаренного супругом! Неразрешил ведь ограбить ни одного двора из тех, чьи хозяева с Вадимом от Ладогиотбежали…

Пелко подождал ещё некоторое время и понял, что встретилневольницу.

Она показалась ему совсем некрасивой, чуть ли не уродливой:нежное лицо покраснело и опухло от слез, заплаканные глаза едва раскрывались –какая уж тут красота! Девушка прижималась щекой к холодному плечу кургана игладила земляные комья ладонями, ласкала их, словно живое и любимое тело.

– Что же ты, батюшка князь Вадим, не меня избрал себе всмертные жены!.. – выговаривала она кому-то невидимому. – Уж теперьпривстала бы я, мертвая, уж перетащила бы свои косточки-то к ладушке поближе,на грудь пала к любимому, обняла шею его белую, уста медовые расцеловала! Векивечные с Гостятушкой не расставалась бы, не разлучили бы нас ни люди жестокие,ни Род великий и трижды светлый, ни ты, господине, батюшка князь…

Пелко достаточно хорошо понимал по-словенски, да и говорилаона небыстро – уразумел, в чем суть. И подался назад, холодея от тошнотворногоужаса. Ясней ясного увидел он князя Вадима, уложенного на высокий, наряднозастланный помост; и пустое место подле него на этом последнем княжеском ложе;вот кладут на пушистый ковер юную девушку, заносят над нею блестящий жертвенныйнож!.. А у ног князя стоят в ожидании смерти связанные рабы, и среди них –молодой, пригожий, могучий телом Гостята. Его-то можно было бы и не вязать: онне отшатнется, не оскорбит княжеских похорон трусостью, недостойной мужчины… Нео том, поди, мечтал, бедняга, ещё накануне, думал небось обнять молодую жену, атам, дай срок, и первенца на руки взять! Ему судьба умереть прежде всех других– сам встал впереди, будто плечом заслоняя обреченных друзей. А смотрит храбрыйпарень не на старуху с ножом: требовательно и сурово глядит он поверх всехголов, туда, где плачет в отчаянии, спрятавшись за деревьями, его ненагляднаялюбовь…

Пелко ощутил, как по бокам и между лопатками покатилисьполновесные горошины пота. Великая честь – служить в словенской Туонелепрославленному вождю, но тление омерзительно для живого, могила страшит. Анавряд ли иначе поступили бы и с ним, пленником-слугою, услышь только добрыеБоги его горячую молитву о гибели Ратши от рук Хакона в бою!.. Собрались бынемногословные гридни, да повязали его, лопоухого, крепкой конопляной верёвкой,да свели сюда, на это кладбище-калмисто, да утвердили подле Ратши на смоляныхбревнах, готовых запылать жарким огнем…

Тут Пелко повернулся на месте и со всех ног кинулся наутек.Девушка так и не заметила его, так и не узнала, что не один прах в земле еёслушал… Пелко, привычный к лесным закоулкам, не размышляя, мчался назад пособственным следам. Одним прыжком перелетел могилу-корабль – сердце в грудиметалось, как зайчонок, накрытый тенью ястребиных крыл. Прочь от страшногокургана, из Ладоги прочь, что есть духу домой, в родные леса и на добрыеягодные болота, на Невское Устье!..