Помимо того, что нам нужно было найти место, где бы нас приняли такими, какие мы есть, достаточно важно было расстояние от дома. Ваня, который, в общем, был не таким еще большим, всего два года разницы, ходил в школу с углубленным изучением английского языка. Она располагалась в соседнем переулке, но через дорогу мы его все равно еще переводили. Устроить туда Ганю и думать было нечего. При этом хотелось как-то совместить их поход в школу, а не чтобы с раннего утра папа в одну сторону с одним ребенком, а мама в другую с другим.

Мы начали с частной школы, которая была совсем рядом. Нам все любезно показали и рассказали. Но, когда мы объяснили нашу проблему, тут же ответили, что у них тут школа направлена на углубленное изучение наук и никто не должен мешать детям во время урока. Я продолжала рыть интернет и в итоге пришла к выводу, что лучше всего нам подойдет вальдорфская школа. «Ковчег» был довольно далеко и к тому же слишком знаменит, пробиться туда казалось очень нелегким делом. А другую вальдорфскую школу мы нашли в почти пешеходной доступности от дома. Отправились разговаривать. Эта школа арендовала тесное здание с маленькими офисными комнатами, переделанными в классы, со сбитым в гармошку ковролином на полу, с узкими коридорчиками. Но встретили нас там очень радушно. Послушали сочувственно, покивали. «Да мы берем таких деток!» Именно такого ответа я и хотела, так что, казалось, мы на верном пути. «Только – сказали нам, – вы на всякий случай пройдите комиссию, чтобы к нам не было никаких придирок». И мы, почувствовав, наконец, хоть какую-то почву под ногами, радостные, ушли.

Комиссия! Что это за зверь? Я надеялась, что они просто для галочки посмотрят на нашего мальчика и отпустят. Мы же от них ничего не хотим: за школу сами платить будем, инвалидности не требуем. Но на всякий случай мы все же решили подготовиться: порешали тестики, постарались растолковать Гане, что если чужой человек что-то тебя спрашивает, его не надо игнорировать. Но, честно говоря, эти наши попытки выглядели слабо. С другой стороны, мальчик умел читать, писать, считать. Разве этого недостаточно?

И вот настал час «икс». Комиссия эта располагалась в районе «Маяковской», мы приехали туда на троллейбусе по Садовому кольцу, на любимой моей «Бэшке», которую сейчас отменили, и как-то грустно без нее в Москве. А тогда она была, и мы на ней примчали на комиссию.

Динис, я и Игнат. На такие официальные встречи с дамами среднего возраста я всегда беру Диниса. Он производит на них благоприятное и серьезное впечатление. Хотя бывает, что я даже старше этих дам, но им это в голову не приходит. Меня все время держат за девчонку, что, кстати, довольно обидно. Однажды вообще произошел вопиющий случай. Мы с Динисом поехали в Тунис, еще до рождения детей, и сняли номер с большой двуспальной кроватью – прошу заметить, что других спальных мест там не было. Так вот, в дверь постучал какой-то гостиничный менеджер, я открыла, он посмотрел на меня и спросил: «А ваш папа сейчас не в номере? Я хотел бы с ним поговорить».

В общем, мы приехали на комиссию во всеоружии, хотя и расслабленные, потому что мы считали, что главное дело сделано, школа найдена. Нас всех троих запустили в комнату. И там стали задавать Гане вопросы, показывать картинки. Дите переходило от одной вопрошающей к другой, и ему все это не очень нравилось. В комиссии вздыхали.

Потом стали опрашивать нас и, узнав, что мы нашли школу, очень оживились, расспросили подробно – что это, где это. Потом одна дама сказала, что вальдорфская система вряд ли подойдет нашему мальчику. И что по месту жительства мы приписаны к коррекционной школе VIII вида в Армянском переулке, и там сейчас открывается прекрасный подготовительный класс. Мы вежливо сказали, что подумаем над этим.

Когда за несколько лет до этого я еще только обнаружила Ганину проблему, то изучала информацию о садах для плохоговорящих детей, и они были V вида. Предложение пойти нам в семь лет в подготовительный – даже не первый! – класс в школе VIII вида, я восприняла как нонсенс. Я была уверена, что интеллектуально Ганя развивается неплохо, и отдавать его в школу VIII вида не собиралась.

Но комиссия не зря расспрашивала нас подробности о вальдорфской школе, куда нас взяли. Вскоре нам позвонила директор этой школы и сообщила, что им оборвали телефон дамы из комиссии, требуя предоставить им документы, подтверждающие наличие специалистов для работы с детьми-аутистами, и гарантии того, что они вылечат нашего мальчика. Конечно, директор сказала, что таких документов у них нет, и на гарантии вряд ли кто решится, спорить с государственной комиссией они не могут, и нас они в этом году, к сожалению, не примут.

Это был удар ниже пояса. Уже вовсю шел август. Все покупали портфели и тетрадки, а мы сидели обалдевшие и не знали, что делать.

Сидеть дома еще год мы не хотели, нам казалось, чтобы справиться с отставанием, надо обязательно идти в школу с семи лет. Сейчас-то понятно, что с младшими Игнату проще, а главное, что в этом нет ничего страшного, но тогда мы все еще не могли расстаться с иллюзией, будто можно все быстро наверстать. Поэтому после того, как за три недели до начала учебного года госкомиссия не пустила нас в вальдорфскую школу, пришлось последовать навязанной рекомендации. С выданной, ээ, путевкой я отправился на встречу с директором коррекционной школы VIII вида в Армянском переулке.

Это была величественная дама в возрасте, которая отнеслась ко мне с покровительственной приветливостью. Она, конечно, сразу распознала во мне родителя, отдающего свое чадо в ее ведомство нехотя и вынужденно.

– Вы, главное, не волнуйтесь, – сказала она. – Мы всех любим и всех, чему положено, научим. Я таких, как вы, встречаю не первый и не второй десяток лет, все будет хорошо. У нас тут прекрасные педагоги, отличная столовая и замечательная профориентация для выпускников.

Все это, между прочим, оказалось чистой правдой. Вообще-то в школу принимали детей с различными нарушениями, но в этот год открыли набор в подготовительный класс специально для аутистов. Всего приняли восемь человек, и учительница Марина Сергеевна не просто успевала с каждым работать индивидуально, но и быстро создала из этих сложных деток настоящий коллектив. Другие учителя тоже были очень внимательны – и не только на уроках, но и во время перемен, что весьма существенно. Ганя, к нашему изумлению, почти сразу научился сидеть за партой и слушать учителя, но особенно нас удивило то, что он сам начал делать домашнее задание. Мальчик приходил домой с твердой идеей немедленно сделать то, что задано. Доставал учебники, сам садился за стол – и делал! Если что-то не получалось, Игнат не отставал от нас, пока мы не поможем и работа не будет закончена. А Марину Сергеевну он всей душой полюбил и в школу ходил с огромным удовольствием.

Казалось бы, чего же боле? «Маленькая страна», как школу в Армянском назвал автор ее трогательного гимна, принимала к себе всех, окружала заботой и довольно успешно учила в полном соответствии с программой.

Нас смущали две вещи. Во-первых, программа была откровенно слабой. Например, даже к концу этого «нулевого класса» они еще не закончили проходить алфавит. Ну ладно, с этим пока что можно было смириться, в конце концов, нам нужно было научиться именно школьному формату как таковому, а не чтению или счету. Но одного только взгляда на расписание старших классов было достаточно, чтобы понять – здесь мальчик получит образование, весьма далекое от обычного среднего. Никаких иностранных языков, физики, химии, в очень ограниченном объеме математика, русский и история, много уроков труда. И, во-вторых, даже не это казалось главной проблемой. Основным поводом для беспокойства было стойкое ощущение того, что Игнат попал в такую специальную резервацию – где ему, да, комфортно, но выход из этой резервации в реальную жизнь будет попросту невозможен. Несложная механическая работа в каких-то мастерских – типа плетения корзин и т. п., – на которую намекала тетенька-директор, сама по себе выглядела сомнительной перспективой, но еще более непонятно было, как в этих тепличных условиях добиться приемлемого уровня социальной адаптации.