– Боже, напоминает судоверфь Чатема, – воскликнул Уилки.

– Нет, это наш театр! – раскинув руки, торжественно произнес Диккенс. – Пусть самый маленький в Лондоне, и все же настоящий театр!

И только тут до Уилки дошло, что перемена случилась не только с классной комнатой:

– Мне нравится ваша борода, Диккенс. Сейчас это модно.

Мужчина потрепал рукой свои бакенбарды:

– Да, вживаюсь в роль. Я уже почти стал как Ричард Уордор. Давеча прошел пешком миль двадцать, и местные из Финчли[21] и Нисдена[22] шарахались от меня, словно я и есть тот самый безумный, изголодавшийся полярный исследователь, который все никак не может отогреться. Вот что значит отрастить бороду! Уилки, все это теперь у меня в голове, каждая твоя строчка. – И Диккенс похлопал ладонью по макушке. – А знаешь, чем так притягательна Арктика? – спросил он и снова улыбнулся. – Там нет женщин!

С этими словами он отошел к слесарю, чтобы проинструктировать его, где именно следует размещать ряд газовых рожков.

Уилки опять смущенно кашлянул.

Поначалу Диккенс отказывался ставить свое имя под этим проектом – ведь не он же написал пьесу. Ну да, подкидывал некоторые интересные идеи, реплики. Между тем «Крошка Доррит» разрасталась до объемов, которые он не планировал, превращаясь для Диккенса в роман-тюрьму. Но лучиком света в этой тюрьме была новая пьеса Уилки.

Особенно Диккенс оживился, когда друг предложил ему сыграть одного из главных персонажей, отрицательного героя Ричарда Уордора. Диккенс вдруг понял, что Уордор не такой уж и отвратный тип, каким пытался представить его Уилки. И тут он просто не мог не подключиться как драматург. Характер Уордора целиком и полностью захватил Диккенса. Он много думал об этом человеке, который стал для него удивительно близок и очень напоминал кое-кого. Все чаще он отрывался от написания последней порции романа для «Домашнего чтения», перескакивая с книги на пьесу, отсылая Уилки потоки кратких писем или открыток, куда он вписывал, где что надо сократить или поправить. Саму пьесу он предлагал назвать «Застывшая пучина».

Закончив беседу со слесарем, писатель вернулся к Уилки и продолжил беседу:

– Твоя пьеса прекрасна хотя бы потому, что в ней есть такой человек, как Уордор. Он может показаться самым отрицательным героем, но в нем таится неожиданная глубина. Прогуливаясь где-то возле Нисдена, я вдруг понял, что должен растопить его холод изнутри. Думаю, нам надо слегка поменять концовку, потому что все же он не олицетворяет собой все зло на свете.

– Ну конечно же, не всё, – согласился Уилки, хотя на самом деле у него были другие планы на Уордора. По его понятиям, Уордор был гротескным персонажем, из тех, которые так любил изображать Диккенс на своих спектаклях в Тэвисток-хаус на потеху зрителям. И то, что он вдруг так серьезно отнесся к теме Уордора, отказываясь срывать дешевые аплодисменты, пугало Уилки. Впрочем, относясь с пониманием к противоречивым движениям человеческой души, он не стал спорить с другом.

Диккенс подвел Уилки к длинному запыленному столу, на котором были разложены большие рулоны бумаги. Диккенс разворачивал их один за другим, демонстрируя наброски фоновых декораций. Уилки пробормотал имя автора, подписанное в нижнем углу на каждом из листов. Он был доволен. Декорациями занимался ни много ни мало, а сам Уильям Телбин, известный английский пейзажист. Да, Диккенс умел собирать вокруг себя интересных людей.

– Замечательно, – произнес Уилки. При этом он совершенно не лукавил. Такая погруженность в дело, даже самое пустяшное, вроде этой рождественской постановки, неуемная энергия – как это забавно и одновременно трогает до глубины души. – Да, просто великолепно.

– Вот тут в первом акте, – сказал Диккенс, указывая на набросок гавани со старым постоялым двором, – в день отплытия великой арктической экспедиции, наша героиня Клара Бернем клянется в вечной любви Фрэнку Олдерслею – мистер Коллинз, браво за этого героя. Итак, Фрэнк – морской офицер, он отправляется в опаснейшее приключение на одном из двух кораблей. Фрэнк и не подозревает, что на втором корабле находится Ричард Уордор, герой, в которого я вдохну бурю эмоций. Когда-то Клара отвергла его, и теперь он поклялся отомстить Олдерслею за то, что тот украл его любовь.

– Значит, – заявил Уилки, зная, что его друг любит проговаривать вслух все повороты сюжета, проверяя на себе их эмоциональный накал, – сначала Уордор предстает перед нами как злодей, но по мере развития событий вы считаете, что нужно все же сделать его трагической фигурой?

– Мне кажется, – ответил Диккенс, – что этот человек все время ищет искреннюю привязанность и не находит ее. Разве нет?

Видя, с каким теплом Диккенс отзывается об Уордоре, Уилки воздержался от ответа и просто предложил новый вариант развития истории:

– Я тут подумал, что зрителю понравится, если в конце Уордор станет другим, изменится. Он жертвует собой, чтобы его любимая осталась с человеком, который ей дорог, и это несмотря на то, что Уордор спокойно мог погубить Фрэнка и оставить девушку себе.

Диккенс молчал. Он только шевелил губами, словно просчитывая в уме огромное уравнение про человеческие отношения: тут прибавить, там отнять, потом разделить и все снова поправить.

– Да, про смерть это верно, – только и сказал он. – Очень хорошо. – И снова начал что-то тихо бормотать себе под нос. – А знаешь, почему смерть это правильно? – Он вдруг резко повернулся к Уилки. – Потому что в конце концов даже Уордор – никакой не дикарь! – Его лицо озарилось счастливой улыбкой. – Ты со мной согласен?

Уилки задумался. Если поначалу он был уверен, что их Уордор – злодей, то теперь он видел, что это не так. Пьеса из легкого развлечения превращалась в нечто совсем другое.

– Мне и самому казалось, – согласился Уилки, – что Уордор не обыкновенный злодей.

Диккенс молча кивнул.

– Конечно, в нем бушуют самые низменные стихии… – предположил Уилки.

Диккенс оживленно вскинул глаза на друга.

– И судьба хорошенько погнула его, – подхватил Уилки. – Но он, конечно, не дикарь.

– Дикарь, мой дорогой Уилки, будь то эскимос или отаитянин, это человек, который идет за своими страстями. Но англичанин понимает природу своей страсти и делает все, чтобы обуздать ее и направить в правильное русло. Разве именно не таким человеком был Франклин? Возьмем нашего Уордора – его душа отравлена собственными страстями… – Диккенс развернул еще один эскиз, на котором было написано «Акт третий». – Но в конце, когда оба корабля оказываются зажатыми меж арктических льдов и кругом – только холод и ужас… – Диккенс склонился над эскизом, на котором была изображена палуба корабля, и замотал головой. – Нет, так не годится. Не ко времени. Совершенно не подходит к нашей драматической развязке. Тут должны быть высокие колоннады льда. Ужас и красота. Потому что Уордор сделал благородный выбор вместо того, чтобы обречь соперника на смерть. Он жертвует собой, чтобы Олдерслей воссоединился с Кларой. И так он искупит все свои грехи. Очень красивый ход, по-моему.