кусок темного, почти черного мяса. Разломила его ложкой на мелкие части. Подцепила одну, поднесла ко рту. Закрыла глаза и шумно выдохнула, будто собираясь выпить стакан водки. Принялась жевать.

“Мясо, как мясо” – убеждала она себя. Но в голове почему-то всплывал образ Антохи, запертого в лаборатории, глядящего на нее с укоризной.

Маша вскочила, бросилась к выходу. Прежде, чем Хромой успел преградить ей дорогу, сбежала с крыльца и, согнувшись под ближайшим кустом, выблевала только что съеденное. Она еще отплевывалась, когда ее накрыла тень. Рука протянула тряпицу – чистую, какую не ожидаешь получить от дикаря.

– Привыкнешь.

Она взяла подобие платка, утерлась.

– Спасибо.

Хромой проводил ее обратно в дом, подозрительно зыркая по сторонам, не желая, чтобы случившееся заметили слишком многие. Аккуратно прикрыл за Машей дверь.

Чужой дом не был клеткой, и все же Говорящий исполнил угрозу: запер ее черт знает насколько. Сам не приходил – ждал, наверное, когда она позовет, созреет, чтобы рассказать ему все, выдать свои тайны.

“Посмотрим, кто кого переупрямит!”

Прошел один день, другой… Она действительно стала привыкать к мясу, хоть и приходилось иной раз заставлять себя проглотить, не выпустить еду обратно. От безделья ходила целыми днями из угла в угол или сидела у маленького оконца, закрытого несколькими кусками ломаного стекла. Смотрела, как ветер несет по воздуху первые желтые листья.

Хромой неотступно дежурил рядом с домом, отлучаясь только по нужде, да и то вместо себя ставил верного ему человека. Ел и спал он тут же, на крыльце. “Вот ведь дубовая шкура! Не удивлюсь, если его и снег не испугает”.

Маша открыла дверь, тут же наткнувшись на широкую спину, обладатель которой сидел на ступеньках.

– Не обязательно все время торчать на улице. Можешь зайти в дом, погреться у огня.

Хромой даже ухом не повел, будто ее и не было рядом. Тогда Маша села на крыльцо, почти прижавшись к нему боком.

– Долго это будет продолжаться? Говорящий тебе не говорил?

– Мне приказано, я сторожу. Вернись в дом.

– А если я писать хочу?

Он встал, повернулся к ней, глядя выжидающе.

– Ну? Идем.

– Перехотелось.

Ушла обратно в дом, хлопнув дверью.

Когда ночь почти скрыла от любопытных машкиных глаз жизнь архангельского гнезда, она увидела через оконце знакомый силуэт, мелькнувший рядом с домом. Темная одежда, развевающаяся за спиной, словно крылья, бледное пятно худого лица…

Вышла на улицу.

– Слушай, ты это… извини. Сам понимаешь – сижу тут безвылазно, сатанею.

Вряд ли Хромой знал последнее слово, но догадался, о чем она.

– А куда Говорящий с небом пошел? Да еще на ночь?

Охранник вытянулся, разминая мышцы, сказал тихо, не поворачиваясь к девушке:

– То его дела. Нас с тобой не касается.

– Да меня все касается, – так же тихо ответила она. – Он ведь при тебе дал мне имя. Помнишь, какое?

– Пришедшая.

– А откуда пришедшая? Для чего? И почему у меня отдельный дом, даже своих людей ради этого выгнали? Обычный я человек, или… Как считаешь?

Он промолчал, лишь костяшками пальцев хрустнул.

– Правильно хрустишь. Меня здесь все касается! Это только Говорящий думает, что он меня ломает, на самом-то деле наоборот. Помучается еще немного и прибежит, на все согласный. Там, глядишь, и место руководчика моим станет.

– Тебе бы сказки у костра рассказывать, – Хромой присел на крыльцо, задрал голову, разглядывая звезды, подмигивающие между верхушек сосен. – Говорящий очень темный человек. А ты другая совсем. Слабая против него.

Но Маша будто не слышала его слов. Положила ладонь на сильное плечо, склонилась к уху охранника.

– А кто мне сейчас помогать будет, потом любую награду…

– Все, хватит!

Он вскочил, толкнул ее спиной о дверь, загоняя в дом. Повалил на стол, схватив за горло.

– Думаешь, меня легко одурманить? Видал я таких. Нечего застить мне глаза своими медовыми обещаниями!

Отпустил, отступая к выходу. Но грудь его часто вздымалась и глаза сверкали – не остался Хромой равнодушен к тому, что она говорила. Спрятал внутри себя, запретил думать об этом. Только зернышко посеяно и никуда ему теперь от этого не деться.

Маша холодно, почти со злостью усмехнулась. Скинула лишнюю одежду, забралась на широкую кровать. Одеял дикари еще не придумали, но в доме было тепло, укутываться не хотелось.

– Еще бы выпить чего и вечер можно считать удачным.

Она заснула с улыбкой на лице.

Дверь приоткрылась, впуская порыв осеннего ветра и что-то еще – темное, бесформенное. Оно приблизилось к кровати, склонилось над девушкой. Рука закрыла ей рот и крик пробудившейся вышел глухим, едва слышным. Маша отчаянно отбивалась, пока накидка не сползла с головы Хромого.

– Да замолчи же ты! – процедил он сквозь зубы. – Не дергайся.

Убрал руку, убедившись, что она не собирается больше кричать.

– Одевайся.

Маша поднялась, стала искать одежду. Прошептала:

– Нужно зажечь лампу, я ничего не вижу.

– Найдешь и без лампы. Не хватало только показывать всем, как мы суетимся.

Больше она вопросов не задавала – и так понятно, что охранник украдкой зашел в дом и потащил ее в ночь не ради шутки. Значит, решился на что-то. “Это хорошо. Это значит – против своей гнездовой системы пошел, какие-то правила нарушил. А то, что ради меня – вдвойне хорошо”.

Куда они направлялись, Маша не сообразила бы даже днем, а уж ночью и подавно. Ступали осторожно, стараясь ничем не выдать своего присутствия. В лесу это почти невозможно – везде сучья, сухие ветки… Но сейчас под ногами была утоптанная дорожка, которой местные часто пользовались. Два раза Хромой останавливался, вслушиваясь в ночные шорохи, потом двигался дальше.

Ей показалось, что они вышли к подножию огромной скалы. “Какая еще скала? Не может здесь быть ничего такого”. Подняла голову, всматриваясь в темную громаду. “Ах, ну да, конечно…”

Двенадцать этажей уцелевшего здания. Вспомнились предсмертные слова отца: “последние устройства были самые надежные”. Видимо, не только устройства.

Хромой провел ее через вход, поросший кустарником, они стали осторожно подниматься по лестнице. После третьего пролета Маша решилась подать голос:

– Что здесь? Что это за дом?

– Люди его называют башней. Священное место, почти как костер. Она всегда здесь была, со времен основания гнезда.

Поднялись еще на четыре пролета.

– Ф-фух… Высоко еще?

– Хотя бы до десятого, оттуда уже видно.

– Что видно?

Он остановился, перевел дух.

– Я тебе вот