Да еще и моими руками… Руками Сары, которую она всегда любила как старшую сестру. Если бы я стала причиной такого бедствия, я никогда бы себе это не простила!

Я признаюсь тебе, Нермин: я немного завидовала их полупомешанной влюбленности. Когда Ремзи говорил, что в мире он не любит никого, кроме Весиме, я чувствовала будто вызов моему самолюбию. Я хотела слегка проучить этого провинциального парня, втянуть его в состояние временной меланхолии, но не более.

Но я с ужасом поняла, что моя маленькая комедия дала слишком плачевные результаты. Настало время вернуться к началу, залечить невольно нанесенные мной душевные раны. Тем более что мне от этого парня особо ничего и не было нужно.

Я приняла серьезный вид, с каким мать делает внушение своему юному сыну, и сказала:

— Весиме мне дороже сестры. Я хотела бы, чтобы вы любили ее всю свою жизнь… Я не говорю, что ваша любовь в опасности, но если я замечу хоть малейший разлад, я всем сердцем, всеми силами постараюсь защитить ее.

Я продолжала в том же духе и говорила, не очень задумываясь о смысле своих слов. В конце концов мне удалось убедить его, что я готова принести в жертву все ради счастья своей двоюродной сестры.

Несчастный мальчик то краснел, то бледнел.

Он заверил меня, что никого кроме нее он не любит. Но говорил это совсем не так, как раньше…

Склонив голову и опустив плечи, Ремзи направился к выходу. Его потерянный вид пробудил во мне сочувствие.

Нермин, хорошо ли я поступаю? Или я дурная девушка? Я этого никак не могу понять. Может быть, все люди такие же, как я? Они делают зло, прекрасно отдавая себе в этом отчет, а потом сами же переживают из-за случившегося… Утешь же меня. Скажи, что этот простой парень из провинции забудет меня, не так ли?

После разговора с господином Ремзи я стала искать себе такое занятие, которое заставило бы меня забыть о моих переживаниях.

В одной из комнат слышались раскаты смеха Хандан. Я подумала: «Значит, опять какая-то сплетня в ходу. Хандан только это и может так насмешить. Интересно, о ком идет речь на этот раз?»

Я зашла в комнату. Я не ошиблась в своих предположениях. Один из земляков господина Ремзи господин Вассаф был постоянным гостем в нашем поместье. Его, наверное, прогонят с работы за прогулы. Думаю, он и сам это сознает, но никак не может покинуть нашу компанию.

— Ребята… Хотите бейте меня, но это не в моих силах, да поможет мне Аллах! Когда Он закрывает передо мной одни двери, Он в то же время распахивает другие.

Господин Вассаф собрал вокруг себя всех наших и повествовал им нечто смешное о безрассудных выходках Хомонголоса. Завидев меня, Хандан закричала:

— Подойди-ка сюда, Сара, послушай, что рассказывает Вассаф о твоем парне. Я просто умираю от смеха.

После той ночи мои друзья, потешаясь надо мной, стали называть Хомонголоса моим кавалером. Хандан, умоляя, просила господина Вассафа заново рассказать мне то, что уже знали собравшиеся. Этого болтуна не нужно было просить дважды. Незамедлительно он приступил к рассказу:

— Госпожа, я имею в виду историю о том, как примерно два года назад Хомонголос похитил ишака. Дамам этот рассказ пришелся по вкусу. Здесь поблизости живет один грек Саманджиоглу. Он так одевается и ведет себя, что издали его можно принять за попрошайку… Грязный, робкий, никчемный, но в действительности у него горы золота. Если захочет, то вмиг, одним взмахом руки соберет вокруг себя сотню таких, как я, старших секретарей канцелярий из мэрии, и велит им себе прислуживать… У этого Саманджиоглу есть большая оливковая роща. К тому же он давал взаймы деньги односельчанам под проценты. Он садился верхом на тощего ослика, которого отобрал за невыплату процентов у одного крестьянина, и объезжал деревню за деревней, занимаясь разъездным ростовщичеством. Очень жадный тип, он стерег своего осла как зеницу ока. По слухам, зимой, боясь воров, он заводил осла в свою спальню и оставлял там на ночь… Да и спальня-то его, по правде говоря, не сильно отличается от ослиного хлева… Как бы там ни было…

Хомонголос решил во что бы то ни стало выкрасть, ради шутки, этого бесценного ослика. Однажды вечером, когда Саманджиоглу возвращался из деревни, Хомонголос, сговорившись со своим приятелем Рахми, будто бы случайно появился на пути старого грека. Они поздоровались, Хомонголос дал ему сигарету, и они, разговаривая, продолжили путь вместе, — старик ехал верхом на осле, а Хомонголос шел рядом. Быть может, вы знаете, что со стороны Курудере (Сухого ручья) в наш поселок дорога пролегает через узкий проход в скалах. Скалы образуют своего рода туннель, верх его закрывают раскидистые ветви деревьев. Вечером там царит кромешная тьма. Когда они приблизились к этому проходу, Хомонголос завел речь о деньгах, распаляя своими рассказами алчность старика… Старый грек слушал его, забыв обо всем на свете.

В этот момент Рахми, подобравшись к ослу, незаметно перерезал поводья. Хомонголос потихоньку просунул левую руку между ремнем и спиной ишака. Правой рукой он крепко удерживал узду. Можете себе вообразить ситуацию… Спортсмен с ростовщиком разговаривают, повернув головы друг к другу. Седло на левом запястье у Хомонголоса прямо как пальто, переброшенное через руку…

Господин Вассаф, встав посреди комнаты, стал показывать, как все происходило. Он то нагибался, то выпрямлялся, размахивая при этом руками:

— Пока два путника так задушевно и беззаботно разговаривали, Хомонголос на своей стальной руке начал приподнимать узду, имитируя покачивание ишака, но при этом продолжал идти. Между тем Рахми схватил оставшегося без хозяина осла за хвост. Животное, конечно, остановилось и осталось позади идущих. Но Хомонголос как ни в чем не бывало двигался вперед, неся на руке седло и на нем старика Саманджиоглу… Какие же у него мускулы, госпожа! Старый грек так и не сообразил, что произошла подмена… Он все еще полагал, что сидит на спине своего любимого осла. И так до самого выхода из ущелья. Потом Хомонголос опустил седло и старика вместе с ним на кучу земли… Конечно же, к этому времени Рахми с животным уже находился далеко оттуда. Старый грек вдруг почувствовал, что его ишак в один миг словно растворился в воздухе, будто тонкое эфирное тело, и впал в полную прострацию. Потом, осознав наконец, что его перехитрили, он начал кричать. Хомонголос, не нарушая своего невозмутимого спокойствия, говорит: «Не надо