— Не каждый, — покачал головой паренек, уже подходя к келейному корпусу. — Здесь обождите. Сейчас записи внесу и с грамотой вернусь.

Таскаться в баню с незнакомыми боярскими детьми ему ничуть не хотелось, и Борис полагал отговориться делами. Хотя доброжелательные и честные гости ему нравились. И поговорить тоже было бы интересно. Ведь они, в отличие от сироты, были настоящими, бывалыми боярами, много раз ходившими на службу, познавшими настоящую войну. Может статься, даже кровь свою за державу русскую проливали! Не то что он — стряпчий…

В конторе Борис вместо уголька на бересте внес полученный товар чернилами в разрядную книгу, сверил вес и приход, подписал урядную грамоту, спустился на улицу, направился к настороженно сбившимся братьям. Похоже, в своих овчинных тулупах приезжие ощущали себя неловко. Ведь помимо опоясанных саблями монахов вокруг ходили бояре и княгини, все в дорогих мехах и золоте. А тут…

И тут стряпчий увидел несущуюся со всех ног сестру:

— Борька, прячь! — Она врезалась брату в грудь, распахнула зипун, нырнула под него и замерла.

Бегущий следом мальчишка свернул к Малюте, шмыгнул в широкий запах тулупа, сдвинул за своей спиной его полы.

Годунов, обняв сестру, сделал пару шагов вперед, почти вплотную подойдя к братьям Скуратовым. Неждан и Третьяк тоже приблизились, окончательно скрывая детей от посторонних глаз.

— Значит, так, бояре, — нарочито громко поведал Борис. — Сейчас я вас в казенную избу провожу, там вы по грамоте своей серебро получите. Опосля баню покажу. Ныне она, вестимо, топится. Холопы воду носят. Самый жар там к закату будет, так что лучше не спешить…

Позади с громким топотом пронеслись двое мужчин. Кто именно — Борис за спиной не увидел. Чуть позднее величаво прошуршали тяжелые юбки, повеяло ароматом лаванды. Наступила тишина.

Тулуп Малюты зашевелился, на свет появился длинноносый голубоглазый паренек лет десяти в округлой собольей шапке и шубчонке с рысьей подбивкой. Вытянул шею. Потом толкнул зипун:

— Вылазь, Иришка! Они к реке побежали. Айда на северную стену, с горки кататься! — Мальчик полностью выбрался на свободу и хлопнул Малюту ладонью по груди. — Благодарю за службу, боярин! Не забуду!

Девочка тоже вылезла из укрытия, и дети, взявшись за руки, убежали.

— Э-э-э… — вопросительно глядя на Борю, почесал и без того всклокоченную бороду боярин Скуратов.

— Сестренка моя с царевичем опять с уроков сбежали, — объяснил стряпчий Годунов. — Через полчаса-час их поймают и обратно в горницу к учителям отправят.

— С кем?! — внезапно как-то по-птичьему пискнул Малюта.

— С царевичем, — повторил Борис.

— Это я сейчас в своем тулупе царского сына обнимал?! — сглотнул Скуратов и сгреб бороду в пятерню.

— Сына государя нашего Иоанна Васильевича обнимал, — уточнил Боря. — Федора свет Ивановича.

Стряпчий Годунов посмотрел на ошарашенные лица гостей и от всей души расхохотался. И вдруг решился:

— А и ладно! Уговорили, служивые. Пойду я с вами ныне, попарюсь. Почему бы и нет?

* * *

Всю долгую студеную зиму весь снег с дорожек обширной Александровской слободы слуги свозили к угловой башне северной стены, и к февралю высота сугроба сравнялась с высотой самого укрепления. Разве способен был русский человек устоять супротив этакого соблазна? И хотя игумен Александровской обители, он же государь всея Руси, сие греховно-веселое баловство всячески порицал — с образовавшейся горки катались почти все. Монахи-опричники — в подпитии, когда государь пребывал в отъезде. Холопы — ввечеру, когда от службы отпускали, девки и добры молодцы, что схиму не приняли, — на прогулках да под настроение. Дети же — при каждой возможности.

Впрочем, детей в слободе обитало всего двое.

Вот и в этот день, в очередной раз сбежав из-под опеки нянек и воспитателей, Федор с Ириной таскали на горку сплетенные из ивовой лозы санки, падали на них сверху — и с хохотом неслись вниз. Иногда — верхом, иногда — рядом, по накатанному до ледяного блеска насту, упирающемуся далеко внизу аж в стену Распятской церкви, в сотне шагов от подножия ската.

— Догоня-я-й!!! — В очередной раз мальчишка, прыгнув в сани, умчался вниз без подруги. Однако Иришка не смутилась, бухнулась на спину и покатилась следом, задрав над собой полусогнутые ноги.

В итоге к храму они подкатились почти одновременно, вскочили. Мальчик схватился за веревку, потянул санки наверх. Ира нагнала, подтолкнула снизу, а на горке перевалилась через спинку, оказавшись внутри раньше друга. Однако мальчуган исхитрился запрыгнуть на передок, и они с визгом понеслись вниз, остановившись возле трех бояр в тулупах, аккурат вышедших из-за звонницы.

Скуратовы растерянно замерли. Мальчишка, вскочив, сбил шапку на затылок, поднял голову:

— О, боярин, я тебя знаю! Ты меня намедни от нянек спрятал!

— Почтение наше, царевич, — скинув шапки, низко поклонились раскрасневшемуся потомку государя боярские дети. — Всегда услужить рады.

— А вы тут откуда, служивые? — Мальчуган стрельнул глазами в каждого по очереди.

— Дык… Рыбу ко двору твоему привезли, царевич… — замялся Малюта, непривычный к беседам с царственными особами. — Ото Ржева мы сами. По уряду еще летнему, вот, доставили. Теперича назад сбираемся.

— Назад сбираетесь? — На губах мальчугана заиграла зловещая усмешка. — А кто я такой, знаете?

— Царевич Федор Иванович, сын государев, — снова поспешили поклониться боярские дети.

— Ныне царевич, а как возмужаю, князем Суздальским стану с прочими уделами и двором своим. — Усыпанный снегом, покрытый ледяными висюльками мальчишка развернул плечи. — И хоть сейчас за службу награждать не могу, однако же память у меня хорошая, и бояр верных я обязательно возвышу и обласкаю!

— Да, царевич… — Малюта, изо всех сил тиская в руках треух, приподнял голову.

— Есть у нас задумка одна… — Федор быстро оглянулся на Иру. — Церквей со звонницами окрест преизрядно стоит, бояре. В слободе да в городе. А колокола молчат али вразнобой позвякивают. Обидно сие. Вот кабы сразу во все вдруг ударить — красота бы какая чарующая вышла! Все бы небо единой песней запело! И так мне услышать сие хочется, просто страсть…

— Нешто кто-то супротив воли такой идет? — удивился боярский сын.

— Отец за баловство задумку сию считает, остальным же и вовсе дела нет, — утер рукавицей нос царевич. — Коли сам не сделаю, никто и не шелохнется. Так как, подсобите?

— Дык, нездешние мы, — почти распрямившись, ответил Малюта. — Не ведаем, с кем потребно о сем договариваться?

— А зачем договариваться? — перешел на шепот царевич. — Ночью надобно на звонницы городские подняться да к заутрене христиан честных разом дружно созвать.

— Как же подняться-то? Без ключей да без разрешения?