— Здравия желаю! Разрешите? — сипло кричит от дверного проема Бережной, тогда как Харчук благостно, точно углам с иконами, кланяется каждому из нас. — Евгений Николаевич, мы к вам.

— А после милости прошу ко мне! — немедля говорит Сорокина таким тоном, что глазки у Бережного потухают и даже как бы окисляются печальной необходимостью общаться по делам службы с прокурором. — Евгений Николаевич, по Эмиратам, помните?.. Торговля людьми…

— Так и мы по этому поводу. Чтобы согласовать, как говорится, организованную группу…

— Что за наглость! — кричит Сорокина в полный голос, срываясь на фальцет. — Где материалы реализации оперативно-розыскного дела, где следователь? Что в деле есть? Я ведь сказала: допросить всех, кого на данный момент можно допрашивать, — и дело ко мне!

Ясно ощущаю, как непроизвольно заиграли у меня желваки. Эти самые Эмираты… Месяц назад Бережной приходил с оперативными материалами, расписывал перспективы и просил поддержки отдела. Из материалов следовало, что некая мадам по прозвищу Чапа организовала преступную группу для подыскания и отправки в Арабские Эмираты молодых девушек для оказания сексуальных услуг богатым арабам, или, как там говорят, шейхам. Но вот незадача — девушки были отлично осведомлены о цели поездки, их услуги щедро оплачивались, доходами они по договоренности делились с Чапой, и поэтому статья Уголовного кодекса о торговле людьми в данном конкретном случае была неприемлема.

— Нам бы хоть за что-нибудь зацепиться, — ныл тогда Бережной и, прикусывая язык, старательно вычерчивал на листе бумаги схему связей преступной группы. — На следующей неделе прилетают три девушки, у каждой — по пятьдесят тысяч «зелеными». В аэропорту у них налаженный коридор. Вот там их и возьмем, еще и таможню повяжем.

— Основания для возбуждения дела?

— Подделка паспорта! Одна девушка несовершеннолетняя, без согласия родителей лететь не могла, так ей сварганили паспорт… Хотя бы это для начала, а там — обыск, контрабанда валюты, что-нибудь еще, а?

Но прошла неделя, две — ни задержаний в аэропорту, ни обысков, ни изъятой валюты… Возбудив уголовное дело, следователь Котик задержал на три дня эту самую Чапу, допросил ее обо всем понемногу и выпустил под подписку о невыезде с места жительства. И вот месяц спустя обыкновенная ментовская наглость: подай им организованную преступную группу по делу, где, судя по всему, и кот не валялся!

— Сперва к Алле Афанасьевне, затем вместе с ней ко мне! — злобно гавкаю я Бережному и отправляюсь к себе в кабинет.

Чувство внутреннего удовлетворения меня бодрит: Сорокина порвет их сейчас, как обезьяна газету…

Однако же через несколько секунд Бережной скребется в дверь и просовывает в мое убежище голову: Евгений Николаевич, поговорить бы… Может, отделу что-нибудь нужно? Новый лазерный принтер?.. Или картридж заправить?.. Знает, собака, что государство выделяет копейки на содержание управы, что мы барахтаемся, погрязаем в ненужных связях с частными предпринимателями, просим то или это: на охрану здания, на бумагу, бензин, ремонт перекрытий, на коммунальные платежи… Крутимся-вертимся, как шар голубой, выживаем…

— Ну-ка, ну-ка! Зайдите и расскажите, где ваши засады, поимка с поличным, контрабанда валюты, где, наконец, три девушки с пятьюдесятью тысячами долларов каждая? Или, может быть, повязали таможню?..

— Министерские вмешались, — с глубоким прискорбием на лице вещает Бережной. — Они, оказывается, тоже эту группу вели…

— Тогда отдайте дело им: пусть объединяют в одно производство — и сказке конец!

— Они свое дело уже закрыли, а материалы нам не дают. Вы со своими кураторами из Генеральной прокуратуры много спорите? Вот и мы также…

— Что, пятьдесят тысяч долларов?.. — я испытующе смотрю в хитрые ментовские глазки: врет или недоговаривает?

Глазки Бережного вдруг мимолетно закатываются под веки, тускнеют и, точно прозрачными бельмами, покрываются поволокой.

Время-то какое настало, думаю я, ничего внятного так и не выудив из этих наглых и лживых глаз. Еще десять-пятнадцать лет назад не то чтобы вслух — даже подозрением можно было человека оскорбить и унизить; теперь же так просто проговаривается: пятьдесят, сто тысяч «зеленых»… Тогда как государство определило — вот хотя бы мне за мои полковничьи погоны и тридцать лет трудового стажа — пятьсот долларов заработка в месяц, да еще свои обязанности по содержанию управы пытается переложить нам на плечи!..

— Вот что, Бережной, — откинувшись на спинку кресла, я закидываю ногу на ногу, — разговор преждевременный и беспредметный. Пока Сорокина не изучит дело…

— Евгений Николаевич, так уже с вашим начальством согласовали. Феклистов лично согласовал и даже доложил в министерство, что, мол, группа… Проституция, принуждение и вовлечение — в организованной, как говорится, форме… А?..

— Шагом марш! — свирепею я легко и внезапно, как это порой случается со всяким потаенным холериком. — Закройте дверь с другой стороны! Он, видите ли, согласовал с начальством! Вот пусть сам теперь и подсуетится…

Сквозь приоткрытую дверь видно, как бледной тенью в свой кабинет прокрадывается по коридору Мешков. Очень кстати! Ну-ка, Мешков, извольте сюда! Провели проверку? И ничего?.. Оперативные дела на двух судей и на дознавателя районного отдела?.. А почему запах спиртного?..

И тут Остапа, как говорится, понесло…

— Кто это сейчас так кричал? Ты? Мешкову досталось?

У старшего помощника прокурора области по надзору за соблюдением природоохранного законодательства Куксы любопытство раз и навсегда прописано на миловидном остроносом личике. Он худощав, подтянут, с густым щетинистым ежиком угольно-черных, простроченных серебряной нитью волос, возраста неопределенного — между тридцатью и пятьюдесятью, характер уравновешенный, нетороплив и рассудочен. Когда-то, совсем еще недавно, он был мне симпатичен, мы сообща отмечали в моем отделе профессиональные праздники и дни рождения, ездили за город — в лес или на реку, изредка, запершись, выпивали по пятьдесят грамм после работы или в обеденный перерыв. Затем случилась одна история, и точно черная кошка между нами пробежала… Нет, мы все так же праздновали и выпивали, но внутренне я как бы настораживался, отстранялся и бывал начеку. Теперь у меня оставалось к нему одно чувство: сожаление — и уже ничего не мог я с собой поделать. Но об этом после…

— Ну?..

— Что «ну»? Отстань, ради бога! Едва одних спровадил, так другой явился с проверки пьяный…

— Ай-ай! — масляно блестит антрацитовыми зрачками Кукса, как бы осуждая и возмущаясь. — У тебя сало есть? Нет? Так я пошлю Голикова в магазин. Обед скоро… Давай двадцатку!

— По понедельникам не пью.

— Как же, слышу по запаху! Может, и есть не будешь?

Чертов Квак с его коньяком!..

— Евгений Николаевич, — заглядывает в кабинет через плечо Куксы насмешница Сорокина, — убоповцы изволили выйти вон, все в соплях и рыданиях. Я могу уйти на обед раньше?