Она достала из кармана сложенный вчетверо тетрадный листок.

– Что это?

– Послание от бабки Лиды, – ответила Валя. – Знаешь, где было? – В ее альбоме с фотографиями лежало. После ее смерти дом и что можно было продать продали, но кое-какие вещи остались – хорошо, мать не выкинула. Вот утром полезла в шкаф, а он на меня сверху и свалился. Хорошо, не зашиб. На пол хлоп! – и раскрылся, смотрю: бумажка эта валяется. Я прям как почувствовала, развернула, а там…

Пожелтевший от времени тетрадный листок в клетку был плотно исписан корявыми крупными буквами:

Так вот, Валя, наказываю тебе: никогда не связывайся с нечистым, что бы ни посулил он тебе, иначе жизнь твоя превратится в ад еще до смерти. Как у меня было: по молодости очень замуж хотела, а жениха все не было, испугалась в девках остаться, и тут дернул меня черт, вроде в шутку, поймать нечистого в ловушку, заставить исполнять желания. На Ивана Купалу сплела я вязанку с заговором, загадала себе жениха, спрятала на сеновале, да и забыла.

Вскоре замуж вышла за твоего деда. Родились у нас дети.

Как вдруг явился он, и с вязанкой заговоренной, – плати, говорит, я твое желание исполнил, теперь твой черед, а не то погублю всю твою семью! Я-то дура была, испугалась – так он и поймал меня. А потом уж всю жизнь мне сломал, сколько я зла людям сделала по его указке – не пересказать.

Хотела освободиться, вязанку уничтожить, да он ее спрятал, а сам смеялся: мол, ищи иголку в стогу сена.

Не попадись ему, Валя! Мне все одно погибать, так хоть вас спасу…

На этом запись обрывалась.

Мы с Валей помолчали.

– Жалко ее, – призналась соседка. – Как представлю… я прочитала и к мамке пошла – спросить: отпевали бабу Лиду? А она и не знает. Надо бы панихиду заказать… Я сама закажу, раз уж так.

Она говорила и говорила, а я так и не могла до конца осознать, что вот мы, ничего не умея, не зная и не понимая, спасли человеческую душу. Если это правда, значит, совершилось настоящее чудо.

…Смеркалось. После вчерашнего обильного снегопада некоторые могилы были заметены чуть ли не вровень с оградками. Дорожка кончилась.

Валюшка остановилась и растерянно огляделась.

Куда теперь? Где та могила, которую она ищет?

Вдруг медальон, висящий на шее, забился, сам по себе выпростался из-под шарфа и дубленки, потом натянулся параллельно земле и потащил Валюшку вперед.

Она пыталась остановиться, сопротивляться, но это оказалось бессмысленно. Медальон, больно врезаясь в шею, волок Валюшку напрямик, по сугробам, и девочка испугалась: что будет, если он повернет в сторону оградок? Ей через памятники прыгать придется, что ли? Мчаться прямо по могилам?!

Внезапно медальон успокоился и смирно повис на шее.

Вокруг простиралась снежная равнина, видная до самого горизонта.

Валюшка уже не на кладбище, что ли? А почему так светло? Должно темнеть, ведь уже вечер!..

Она огляделась и заметила одинокий могильный холмик, занесенный снегом по самую верхушку памятника.

Сердце больно стукнуло.

Это здесь? Это то, что она ищет?..

Не разбирая дороги, Валюшка через сугробы пробралась к памятнику и обеими руками принялась счищать с него снег, пытаясь открыть портрет.

Вот она, фотография! Точно такая же, как в медальоне. Только глаза женщины на этой фотографии закрыты. И еще вот что странно: под портретом нет никакой надписи.

Ледяной ветер пронесся по кладбищу. Почудилось, что из-за спины донесся чуть слышный скрипучий смешок.

Валюшка оглянулась и увидела Зенобию.

Она не проваливалась в сугробы, а едва касалась их ногами. Легкие метельные вихри взметывались за ней, и тогда Валюшке казалось, будто это не девочка, одетая во все белое, с длинными белыми, реющими на ветру волосами, несется по сугробам, а большая белая кошка с острыми, серебряно сверкающими когтями. Но тут же снова вместо кошки появлялась Зенобия.

Вот она обернулась, взглянула на Валюшку своими прозрачными, очень светлыми глазами, усмехнулась, а потом понеслась к ней – так же легко, невесомо, и каждое ее движение вызывало не то восхищение, не то ужас…

Зенобия замерла совсем рядом – так близко, что Валюшка увидела: снежинки, падающие на ее щеки, не тают! – и спросила, почти не шевеля побелевшими, опушенными снегом губами:

– Испугалась? Рановато. Все еще впереди!

– Что впереди? – тихо спросила Валюшка. – Чего мне бояться?

– Посмотри туда, – кивнула Зенобия в сторону одинокой могилы, и Валюшка обернулась.

Фотография на памятнике медленно наливалась серебристым свечением.

Лицо женщины с каждым мгновением становилось все прекрасней.

Да, она была невероятной красоты! Чеканные черты поражали совершенством. Длинные белые косы сверкали так, словно их унизывали бриллианты. Глаза были закрыты, и белые ресницы лежали на белых щеках словно белые стрелы.

И тогда Валюшка поняла, что уже видела раньше это лицо. И вспомнила где…

В Хельхейме!

* * *

Этот тип появился ужасно не вовремя. Валюшка стояла у окна в коридоре четвертого этажа и плакала. Она нарочно выбрала именно этот коридор. На четвертом этаже находились классы музыки и рисования, кабинет завхоза и медкабинет, поэтому здесь обычно было малолюдно, а значит, можно поплакать вволю.

Нет, Валюшка совершенно не была плаксой. Она вообще не помнила, когда плакала в последний раз. Поэтому у нее не было никакой сноровки сдерживать слезы. Они так и лились из глаз, а иногда прорывались всхлипывания и даже рыдания. И вдруг за ее спиной раздался голос какого-то мальчишки:

– Слушай, что вообще случилось?

Принесло же кого-то!

– Ничего не случилось, – буркнула Валюшка, торопливо вытирая слезы.

– Можно подумать, у тебя ужасное горе! – произнес тот же голос.

Вот пристал!

Валюшка обернулась и увидела незнакомого мальчишку: высокого, тощего, очень бледного, одетого в черные джинсы и черную футболку с длинными рукавами. На футболке был нарисован лев. Так незамысловато одевались очень многие ребята, вот только рисунки на футболках у всех были разные. У кого-то какие-то слова по-английски написаны, у кого-то скалятся или хмурятся физиономии известных певцов или спортсменов, а у этого – лев.

Строго говоря, мальчишка ничего особенного собой не представлял, вот разве что обращали на себя внимание его разные глаза: один светлый, какой-то серо-зелено-голубой, а другой темный, черный-пречерный. И волосы еще у него тоже были разные: прядка белая – прядка черная, прядка белая – прядка черная.