На десятый день, когда уже стало совершенно очевидно, что все пропало и потеряно, и Миша ушел на работу, в 10.30 утра прозвучал новый звонок. Я снял трубку. Мужской голос сказал по-русски, но с певучим нерусским акцентом:

— Мишу, пошалуйста…

— Его нет. Что ему передать?

— А кто это коворит? — осторожно спросил голос.

— Это его сосед. Скажите, что ему передать? Кто звонит?

— Передайте, пошалуйста, что она сегодня приехала в Сууками, а послезавтра уесшает домой совсем. В Сууками она шивет в отеле «Норд». До свидания.

И — гудки отбоя, я даже не успел как следует усвоить, что все это реальность, а не мираж, — так быстро и коротко были сказаны эти несколько слов.

Я позвонил Мише на работу, он тут же примчался домой, и я полчаса повторял ему все, что слышал по телефону, а он бегал по квартире и кричал:

— Это провокация! Она не могла никому там довериться! Она не могла никому сказать в Финляндии о том, что я должен прилететь и выкрасть ее! Она не могла никому дать мой телефон! Я же знаю Галю! Она меня и под пыткой не выдаст! Ты уверен, что это был мужской голос, а не голос Гали?

— Я еще в своем уме…

— Но тогда это провокация КГБ! Они каким-то образом узнали! И они хотят заманить меня в Финляндию и накрыть нас обоих при попытке побега! Все! Я отключаю телефон, я не лечу ни в какую Финляндию! В конце концов, у меня в России остались родители — я не могу ими рисковать…

— Ты можешь выключить телефон, и ты можешь не лететь в Финляндию, — сказал я тоном мудрого одесского раввина. — Но запомни: если ты не полетишь, в твоей жизни не будет дня, когда ты не будешь презирать себя за трусость. И в ее жизни не будет дня, когда она не будет презирать тебя.

— Но это же не она звонила! — закричал он. — Это КГБ! Они раскололи Галину кишиневскую подругу или, я не знаю, Галя выдала себя как-то, и теперь они просто заманивают меня в Финляндию! Это ловушка, ты понимаешь?

— Идиот! — психанул я. — Подумай: на кой хрен ты им нужен? Ты кто, блин? Солженицын? Буковский? Иранский шах? А теперь послушай самое главное. После этого звонка я позвонил в Вашингтон одному человеку. Он сотрудник ЦРУ, я познакомился с ним в Италии год назад. Конечно, сначала он не хотел говорить со мной на эту тему и сказал, что они не консультируют частных граждан насчет воровства женщин из стран соцлагеря. Но я рассказал ему, какая у вас дикая любовь, и он дал тебе один совет. Он сказал, что в Финляндии вы не должны пользоваться никаким транспортом, кроме такси. И что ты, если найдешь ее там, должен взять такси и ехать с ней прямо на север, на паром в Швецию. Впрочем, тебе это уже ни к чему, ты же не летишь в Финляндию. Пока!

И с этими словами я презрительно хлопнул дверью его комнаты и ушел спать.

В шесть утра Миша без стука вошел в мою спальню. Таким я его еще никогда не видел. Он был серый, как фасад нашего дома, и с воспаленными красными глазами.

— Я лечу, — сказал он мертвым голосом. — Старик, дай мне твою дорожную сумку. И не провожай меня, сиди у телефона: вдруг она еще позвонит? Если я не найду ее там, в Сууками, я тебе позвоню. А если я не позвоню и не вернусь через три дня, то…

— То передай от меня привет Андропову и скажи ему, что эта дорожная сумка моя. Пусть они вышлют мне ее обратно…

Он посмотрел на меня красными от бессонницы глазами, его рыжие ресницы дрожали от обиды.

— Ну и шутки у тебя, бля! — сказал он, хлопнул дверью и уехал на такси в аэропорт имени Кеннеди.

Зато с «Марта Винярд» вернулся мистер Давидзон. И, пользуясь окончанием летнего курса в Бизнес-скул Колумбийского университета, тут же лишил Элианну и денег, и ее «шевроле-корвета» — отнял ключи от машины и даже снял с багажника жестяной номерной знак.

Но что остановит влюбленную женщину? Стырив у своей бессловесной матери десятку, Эли без вещей, в чем была, приехала с Лонг-Айленда электричкой на вокзал «Гранд Централ», а оттуда сабвеем — ко мне.

Два дня мы прожили, не выходя из спальни и не отвечая на телефонные звонки. А на третий день Миша открыл дверь своим ключом, сомнамбулой прошел в свою комнату, рухнул, не раздеваясь, на свой матрац и тут же уснул, как вырубился.

Мы не знали, что и думать. Сумки моей при нем не было, рыжая щетина топорщилась на осунувшемся лице, а шумное, с присвистом или, точнее, прихрапом дыхание разносило по комнате густой коньячный запах. Я решил, что, оставив сумку в лапах КГБ, Миша героически вырвался из финских застенков и на радостях пропил все свои деньги в ночных парижских барах. Но будить его было бессмысленно, я открыл в его комнате окно настежь, и мы с Эли вернулись в мою комнату на мой матрац.

Спустя шесть часов ночная сырость Гудзона вползла сквозь открытое окно в Мишину комнату и разбудила его. Мы услышали, как он протопал на кухню, включил там свет, набрал воду в чайник и поставил его на газовую плиту. Замотавшись в простыни, мы не поленились встать и отправились к нему.

— Ребята, — сказал Миша, — там в холодильнике лежит ваш сыр и хлеб. Можно, я съем?

— Валяй, — сказал я.

А Эли достала из холодильника и хлеб, и сыр, и сосиски, и банку с флоридскими овощами, поставила все на стол.

— Спасибо, — сказал Миша и откусил сырую сосиску. — Ну, слушайте…

Вот его рассказ.

— Ребята, я прилетел в Хельсинки и потом автобусом доехал до этого Сууками. Что вам сказать? Если раньше у меня была ностальгия по России, то теперь ее как рукой сняло! Финляндия — это наша Белоруссия, только чуть почище. А все остальное — почти советское. И дома такие же, и улицы. Ну разве можно сравнить с Америкой?! Я вам говорю: я летел обратно, в Нью-Йорк, как домой, как на родину! Да, короче. Приезжаю в это Сууками — городишко так себе, как в Карпатах. Спрашиваю на своем английском, где тут отель «Норд». Показали. В центре — трехэтажный отель, перед ним площадь. А уже, между прочим, пять вечера. Вхожу в отель, снимаю номер. Знаете, там, как видят американские документы, сразу все — пожалуйста! Снял номер, спустился в ресторан и сел в углу, у окна. Через полчаса вижу: пришли два автобуса, остановились у отеля и из дверей — наши, родные, советские, по одежде узнать можно! А в соседнем зале ресторана — там, знаете, два зала ресторанных, в одном я сидел, а второй в глубине, как бы банкетный — так вот, в этом втором зале, я вижу, официанты ужин накрывают эдак человек на шестьдесят. Ну, ясное дело, для советских туристов. И пред-ставляете — тут я вижу свою Галю! Идет из автобуса и украдкой по сторонам поглядывает. Прошла в отель. Я сижу, не двигаюсь. А у самого сердце так и колотит, так и колотит! Минут через десять потянулись они ужинать. Я сижу, газетой прикрылся. Меня же в Минске каждая собака знает. Любой из этих туристов мог меня узнать и стукнуть руководителю делегации… И вот вижу: Галя входит с какими-то девчонками со своей ткацкой фабрики. Увидела меня, мы на миг глазами встретились, но она тут же глаза опустила и вместе со всеми — прямиком в соседний зал. А я снова сижу, курю — нервы, сами понимаете, чечетку пляшут. Тут подходит официант, финн, не мой официант, а из того зала, соседнего, но идет прямо ко мне и говорит на чистом русском языке: «Это я вам звонил в Нью-Йорк. По Галиной просьбе, конечно. В каком вы номере?» «В тридцать втором», — говорю. «Идите в свой номер и ждите, она к вам зайдет через полчаса. Теперь самое главное: у нас в стране ей нельзя просить политическое убежище, выдадут русским. Автобусы и поезда вам тоже не подходят — ее через полчаса начнут искать повсюду. Берите такси — вот, на площади, и через всю страну гоните на север, на паром в Швецию. Там, на пароме, документы не проверяют. Все. Счастливо!» Представляете?! Все сказал точь-в-точь, как тебе, Вад, сказали в Вашингтоне. Но я все равно не понимал, почему она доверилась официанту. А вдруг он на КГБ работает и они нас нарочно провоцируют? Ну ладно, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Иду в свой номер, сижу курю, жду. Дверь приоткрыта. И вбегает моя Галечка! И бросается меня целовать — в глаза, в губы, в щеки, снова в глаза! Как в лихорадке! А потом просит: «Мишенька, не надо никуда бежать, поедем, Мишенька, домой, в Россию! Ну, пожалуйста!»… Представляете? Чтобы я в Россию вернулся! Для этого я летел в Финляндию! Хорошо, говорю я. Сейчас мы с тобой поедем. Домой поедем, в Америку. Через Швецию. Значит, так, говорю, слушай меня внимательно. Я выхожу из отеля. Один. Напротив отеля, на площади, стоит такси. Я сажусь в такси. Через две минуты выходишь ты и садишься в это же такси. Все. Если ты не выйдешь, ты меня больше никогда не увидишь! Ясно?