не успела ничего сделать. Это причинило мне страшную боль, мне живо припомнились все мои былые злоключения, приведшие меня туда, откуда уже нет возврата.

При этих словах глаза мои наполнились слезами, и я поспешила закрыть их руками.

– …Вот чем я занималась перед вашим приходом. Я плакала, и буду плакать еще не раз, и вся жизнь моя проходит в этом: я либо плачу, либо собираюсь плакать.

Ответив, я помедлила, не зная, как спросить о ее собственных бедах, и особенно о причине ее слез и о сыне.

Она, возможно, подумала, что мне это было неинтересно, и сказала:

– Из ваших слов, сеньора, ясно, что вы издалека и здесь недавно, поэтому вы и удивляетесь тому, что происходит на этих берегах. Об этом много говорят повсюду в округе. Здесь было немало происшествий. Я помню, что в детстве мне еще отец рассказывал об этом, как о давно прошедшем. Я и сейчас мыслями возвращаюсь к тем великим бедам. И хотя чужую боль трудно сравнить со своею, но несчастье легче перенести, когда знаешь, что оно преследует не только тебя, притом без причины и наперекор рассудку. Я охотно расскажу вам о том, чего, как мне кажется, вы еще не слыхали, ведь, насколько я понимаю, вас, как вы сказали, волнуют беды и горести.

– Солнце, – отвечала я, – стоит высоко. И мне бы очень хотелось услышать вашу историю, ибо мне интересно с вами и приятно знать, что я недаром нашла прибежище в этой земле, которая больше привыкла к печали, чем к радости. Я хотела, сеньора, спросить вас еще кое о чем, но спрошу потом, на все еще хватит времени, несмотря на то, что если ваша история полна печали, то дня для нее будет мало, ведь печаль не может длиться только день.

– Дни сейчас велики, – сказала она. – Да и если бы они были коротки, я бы успела вам все рассказать, отплатив вам за вашу повесть. Но с чего мне начать: с моей истории или с бед, постигнувших эту землю?

– Если вы после стольких лет все еще вспоминаете о бедах, постигнувших эту землю, – отвечала я, – значит, они не столь незначительны, что я не имела бы желания о них узнать. Хотя стоит мне сказать, что я чего-то хочу, как мое желание оказывается невыполнимым. Однако не подумайте, что я не хочу вас выслушать. Это могло бы быть, если бы ваша история не была полна печали, для которой, как я думаю, дня будет мало и надо спешить. Так что начинайте, госпожа моя, начинайте. Раз это грустная история, проведем время, как нам обеим суждено, в печали.

Глава III

О том, как дама рассказывает девице о своем приезде в эти края

– О горе мне, – начала она, – чтобы еще больше растравить душу, я вспоминаю о чужих несчастьях, будто мне не хватает своих собственных, а ведь их было столько, что я сама удивляюсь, как мне удалось столько вынести!

Я не случайно показалась вам грустной как вблизи, так и издали, а если бы вы узнали подробности моих несчастий, то сочли бы, что мне надо быть еще печальней. Но длительная боль, которую мне приходится переносить, сжалилась над моим телом, и оно постепенно свыклось с нею.

Из-за того я и жалуюсь на свое тело, что нет никаких страданий, к которым бы оно с течением времени не притерпелось.

Вот уже много лет, как я не живу для себя самой и как оказалась в этом уединении, скрываясь от тех, для кого всегда неизменно всходит и заходит солнце.

Хорошо, что вы также любите грусть, потому что так мы утешим себя, безутешных, ведь бывает, что клин клином вышибают, и говорят, что не было бы счастья, да несчастье помогло.

Я не общаюсь с теми, кто здесь живет, и никогда мне не хотелось заговорить здесь ни с кем, но, увидев вас, я прониклась к вам сочувствием. Заговорив с вами, я стала приглядываться к вам. И чем больше на вас смотрю, тем больше мне хочется продолжать это занятие!

Ваши слова показывают, что ваше сердце охвачено великой скорбью. Я вижу, как слезы изменили ваше лицо, созданное не для них, и понимаю, сколько не бесследно прошедших горестей выпало на вашу долю.

Вы молоды, и вам бы надо жить и радоваться. Но на вашем пути еще в юности стали беды, а меня они терзают и в старости.

Мне бы хотелось более подробно узнать о ваших несчастьях, ибо ваш рассказ лишь расстроил меня. Но если вам легче не касаться их, пусть все будет так, как вам хочется. Хотя раз уж вам не удалось избежать бед, то не надо обходить их молчанием. А страдание, хоть и причиняет нам боль, все-таки делает нас лучше.

Пусть это будет утешением нам, несчастным женщинам, ведь у нас нет тех средств для борьбы со злом, которыми располагают мужчины.

Потому что за то время, что я живу, я поняла, что для мужчин нет горя. Горюют лишь женщины, так как горе, видя, что мужчины странствуют по городам и весям, что они вечно в заботах и вечно что-то меняется в их судьбе, то подступает к ним, то отступает от них, обращаясь к бедным женщинам, которые не любят постоянных изменений и не знают, куда скрыться от своих бед.

Вообще-то, поскольку беды поражают своей горечью, они должны были бы обрушиваться на мужчин. Но, не преуспев в этом, поспешили к нам как более слабым. Так что мы не просто страдаем – мы переносим такие испытания, которые нам и не по плечу.

А мужчинам есть о чем думать и помимо женщин, так что они привыкли ни во что не ставить и их чувства. А каково сносить это женщинам и становятся ли они от этого еще печальней или нет, может сказать лишь тот, кто знает, как горько бывает скрывать истину.

Тут из глубины моей утомленной души вырвался тяжкий вздох. И она, почувствовав, что я пыталась его сдержать, взяла меня за руку и стала говорить, словно обо мне:

– Все книги изобилуют историями о молодых девушках. Когда мне было столько лет, сколько сейчас вам, я жила в доме своего отца. В долгие зимние вечера я вместе с другими женщинами пряла и сматывала шерсть, и часто, чтобы вечера казались короче, а работа легче, кто-нибудь из нас начинал рассказывать различные истории. И была у нас в доме одна уже старая женщина,