поинтересовался я на финикийском языке.

Давид понял меня, причем без особого труда. Нынешний иудейский не сильно отличается от финикийского. С некоторым упрощением можно сказать, что первый окающий, как русский у вологодцев, и дополнен греческими и римскими словами, а второй акающий, как у москвичей.

Ответ купца был долог и эмоционален, но легко сводился к короткой фразе «Без слёз не расскажешь!». Если иудей не ноет о своих делах, значит, они совсем плохи. К тому же, Давиду просто хотелось поговорить с почти таким же образованным, как он сам, человеком, выросшем в благословенном городе Константинополе, который сейчас типа Нью-Йорка начала двадцать первого века, Парижа двадцатого и Лондона девятнадцатого. Каждую нашу встречу купец заканчивает обещанием завязать с этим грязным и совершенно неприбыльным делом – торговлей – и уехать в столицу мира, чтобы провести там остаток жизни, читая умные книги и общаясь с не менее умными людьми. Я подпеваю ему, обещая сделать то же самое, когда награблю на приличное существование в таком дорогом городе, за что мне делают скидку процентов в пять от пятисот, накрученных на розничную константинопольскую цену перца.

- Император договорился с викингами? – в свою очередь интересуется иудей.

- Конечно. С сильным лучше договариваться, чем воевать, - отвечаю я. – Теперь Рёрик – вассал Лотаря, а я вассал конунга.

У франков уже сложились феодальные отношения. Три года назад они были юридически закреплены в Западном королевстве, которым правит Карл Лысый, издавший капитулярий (королевский указ), согласно которому каждый свободный должен был выбрать себе сеньора. Король – сюзерен, а все остальные – его вассалы или вассалы его вассалов. Больше нет свободных крестьян, нет земли без сеньора. Рерик Священник знал этот закон, поэтому первым делом раздал оставшимся с ним конунгам и ярлам по феоду. Так ему было легче содержать свою дружину. Хотя я не входил в, так сказать, старший офицерский состав, но за заслуги при взятии Утрехта получил деревеньку в двадцать три двора, среднюю по местным меркам. Была она километрах в десяти от города на довольно таки плодородных почвах, на которых при нынешнем теплом климате выращивали не только зерновые и овощи, но и белый виноград, похожий на рислинг.

Я купил перец, мы позлословили немного на финикийском языке, не стесняясь в выражениях о дурных привычках дикарей, викингов и франков, после чего я собирался уже пойти в тот конец рынка, где другой иудей по имени Моисей продавал заморские, то есть константинопольские, ткани, чтобы договориться о доставке мне в следующем году китайского шелка, который лучше производимого сейчас римлянами, когда увидел эту девушку – улыбчивую голубоглазую брюнетку в красной шерстяной тунике поверх белой льняной рубахи с вышивкой по краю овального выреза, рукавов длиной до локтя и подола. Мне притягивают люди, которые умеют радоваться жизни, тем более, если это красивые девушки. И я клюнул на приманку.

Мужчины уверены, что это они охотятся на женщин, а на самом деле все наоборот. Заполучить им удается только тех, кто хочет стать добычей. Мужчина может выжить один в агрессивной среде, изменить ее под себя, а женщина нет. Ей и ее потомству нужна защита. Поэтому тысячелетиями женщины отрабатывают, постоянно совершенствуя, подстраивая под меняющиеся обстоятельства, методику заманивая охотников: как в нужное время оказаться в нужном месте в нужном виде. При этом будут очень искренне изображать жертву, сопротивляться и убегать, чтобы не заподозрил подвоха и добыча не показалась легкой, а потому малоценной, но отбиваться и бежать будут так, чтобы обязательно догнал.

Девушка шла с матерью одетой скромно, в красновато-коричневую тунику, а голова покрыта черным платком по случаю траура. Дочери на выданье траур долго носить нельзя. То ли смерть близкого родственника, скорее всего, мужа, отучила мать улыбаться, то ли никогда и не умела. Само собой прогуливались они там, где продаются дорогие товары и тусуются богатые победители-викинги, а не местные трусливые нищеброды. Победа и богатство – это маркеры силы и удачи, которые необходимы, чтобы выжить в любой эпохе и особенно – в жестокой нынешней. При этом женщины, даже в просвещенном двадцать первом веке, предпочитают победителей богачам, если разрыв небольшой. По их мнению, бетонщик-хулиган лучше более умного и состоятельного программиста-«ботаника», которому он настучал по голове. Это не помешает женщинам посмеяться над фото-жабой на победителя, которую в отместку разместит побежденный в интернете.

Когда они подошли к лавке Давида, я обратился к матери:

- Ты когда-нибудь ела сливовый пирог с корицей?

На самом деле иудей продавал не корицу, а родственное ей, менее ядреное и полезное растение кассию. Не корысти ради, а токмо по неразумению. Кстати, и в двадцать первом веке большая часть людей, живущих не на Цейлоне, покупали в супермаркетах кассию индонезийскую по цене цейлонской корицы. Поскольку я бывал на острове лучших в мире чая и корицы, мне там объяснили, как отличить настоящую от ее родственников. У корицы используют только тонкий внутренний слой коры толщиной около миллиметра, поэтому она более ломкая, рассыпчатая и светло-коричневая, а у кассии берут всю кору, поэтому толще в два-три раза и, как следствие, плотнее, тверже и красновато-темно-коричневая. После того, как я в прошлый визит рассказал Давиду, как его надувают арабские купцы, у которых он покупал корицу, иудей проклял всех арабов и их предков и потомков до двенадцатого колена, не подозревая, что предки у них общие.

Мамаша растерялась, не сразу нашла, что ответить. Сейчас не принято ни у франков, ни у скандинавов, чтобы мужчина обращался к незнакомой женщине.

- А что, очень вкусный? – нашлась дочь.

- Очень, - ответил я.

Впервые я попробовал сливовый пирог в двадцать первом веке в Пиндостане, приготовленный дамой, которая ждала от меня больше, чем я хотел предложить. Угощая, она рассказала анекдот, связанный с этим пирогом. По многочисленным просьбам читателей рецепт в течение двенадцати лет публиковали в газете «Нью-Йорк Таймс», а потом случилось невероятное – главный редактор психанул и написал, что рецепт публикуется в последний раз, так что пусть (на счет того, как он обозвал тупых домохозяек, существует несколько версий, и одна лучше другой) вырежут его, заламинируют и повесят на дверцу духовки извне.

- Я дам вам корицу, сахар и сливы, вы приготовите пирог, а я приду в гости, и вместе съедим его, - предложил я.

Сказать, что это противоречило всем нормам нынешней морали – ничего не сказать. Так от викинга, которых франки считали варварами, чего еще ждать?! Наверное, побоявшись разозлить меня, вдова,