Кажется, приехали. Машина свернула на боковую дорогу. Стало больше трясти. Впереди показалась ограда какой-то закрытой конторы. Здание высокое, длинное, темное, унылое. Строения эти только у таких контор. И ни одного огонька. На чуть более светлом фоне неба луной высвечивается контур здания. За этим черным кирпичом поле и холм. На холме церковь. Туда и едем. На часах уже четыре шестнадцать. Еще немного – и совсем светло. Вспомнил звонок охранников из храма. Сработала пожарная сигнализация. В храме огонь. Тушить стали сами, потом подключились пожарные. Потушили. Потерпевших нашли в церкви. Один в шоке, а другой – труп, обгорелый и какой-то странный. То ли человек горел живым, а потом превратился в труп, или сначала стал трупом, а потом сгорел. Теперь ясно, зачем коллективно прибываем. Непонятный труп.

Все ведь думают, что если мы профессионалы, то ко всему привыкшие, например, к мертвякам. И без всяких эмоций по поводу того, что видим. Определенно считают, что мы, чтобы не пропустить чужие сопли и слезы, не обращаем внимания на свои собственные. Конечно, все не так. Всегда страшно. Мы только говорим, что не страшно. Иногда до слез жалко. Но всегда, когда труп, от него, да, именно от трупа, передается вдруг ощущение такой сплошной непроницаемой, безысходной, глухой, абсолютной и всеобъемлющей безнадеги, так что нутро начинает выть волком. Ведь когда-то, может быть, и я… я… И все из себя выбрасываешь, отгоняешь ненужные мысли. Ведь ты привык! Ты на службе! Тебе нельзя! Потому и всякие хохмы в сериалах про полицию на тему «Все хорошо, прекрасная маркиза!». Все это так. По-другому как? Подругому нельзя.

Прибыли. От домов города находимся немного в отдалении. Освещения не много. А кругом? В голове пошла как бы заставка из нехорошего фильма. Ночь, церковь, за ней кладбище. В церкви ночью никогда не был. На кладбище был на эксгумации. Бр-р-р!..

Прямоугольная перехлестнутая прутьями ограды глыба здания церкви вдруг выступила на почти черном фоне безостановочной череды облаков, подгоняемой обрывками ветра. Виднеющиеся сквозь них тусклые всполохи луны высвечивают слепые впадины окон, белую (нет, она сейчас не белая, а какая-то серая) штукатурку стен здания и внезапно появившийся из-за угла черный силуэт крыльца. Над крыльцом навис профиль козырька, смахивающий на кепку, сдвинутую на лоб. Уже приехала скорая помощь. Станция скорой находится где-то рядом. У крыльца две пожарные машины. Шланги от машин пропущены прямо в проем главного входа. Тушили внутри. Рядом с машинами посторонние. Конечно, эти «посторонние» в черных до пят одеждах здесь свои. Но для меня они пока именно посторонние. Сразу чувствую пространственную торжественно-величавую пустоту храма. Часть света, чтобы не замкнуло, пожарники вырубили. На иконах высвечиваются только строгие лики святых. Ну, не совсем строгие, скорее, укоризненные.

– Как же так? Такого в нашей обители не должно быть! А вон…

Этот «вон», накрытый упавшей и почти совсем сгоревшей шторой, лежит у окна. На нем местами обуглившийся серый костюм. Одежда как-то странно скомкана или перетерта, как будто ее стирали или крутили пальцами. Труп лежит на полу лицом вниз.

«Пол… А ведь он по полу полз. Нет. Он не мог ползти. Он труп. А он не полз, его тащили. Руки и ноги разбросаны так, будто его за руку подтаскивали к окну. Зачем? И откуда тащили? А потом что? Потом верхнюю часть туловища чуть приподняли и снова бросили лицом в пол. Тогда на труп и должна была упасть горящая штора. И тело тоже стало гореть, – решил капитан. – Теперь дальше. Откуда ночью в церкви труп? Если там был священник и гроб с покойником, то покойник – из гроба. В гробу его должны отпевать. А почему отпевали ночью, и где сейчас гроб?»

Перевернутый гроб лежал рядом с опрокинутой скамьей.

«На ней он стоял с телом, но потом почему-то упал. А тело тоже упало? Да, но если тело упало здесь, как оно оказалось под окном? Его перетаскивали. А кто таскал? Так… По сводке, должно быть два фигуранта. Один свидетель, или потерпевший, или черт знает кто, лежит как бы трупом. А где второй?»

Второй, привалившись к колонне, сидел у окна и вроде бы был не труп. Если с ним кто-то в халате что-то делает, то он пока точно не труп.

Капитан немного передохнул.

«Вот ведь, один человек ушел из жизни, а другого в нее снова втащили. Если подумать, умирать до дрожи, до ужаса страшно! Значит, нельзя думать. Надо самому себе нутром похихикать, это называется юмором, чтобы, в конце концов, не появился еще труп. Еще – это я!»

Капитан подошел к человеку, сидящему у колонны.

«Похоже, это священник. Он от чего-то уже отошел, и взгляд осмысленный. Только задеревенел. А от чего? Может быть, от того, что здесь произошло ночью. Пока с ним общается судебный медик, он мне это и расскажет».

В храме полумрак. Тусклый свет лампад освещает часть купола с росписью, размытое по краям желтое пятно пола и кусок стены с иконами. Между колонной, подпирающей купол храма, и высоким под самый купол окном с фрамугой на возвышении на широкой скамье стоит гроб с покойным. Крышка гроба прислонена к колонне. Окна храма закрыты шторами темного цвета. Под окнами вдоль стены для прихожан поставлена длинная деревянная скамья. Нижние кромки штор кончаются чуть выше скамьи. Освещение храма дополняют подсвечники с горящими свечами. Над кафедрой возвышается голова отца Дениса. Из его рта низким монотонным звуком резиновой скороговоркой ползет молитва. Она не прекращается даже тогда, когда он быстрым движением перекладывает закладки лежащих на кафедре книг. Отец Денис чувствует себя не очень хорошо.

– Опять тонометр показывает непонятно что. Наверное, давление. Таблетки все же надо принимать каждый день, как советовала врач, а не тогда, когда плохо с головой. Внук Костя снова влюбился, приносит двойки, – бегут параллельно молитве мысли отца Дениса. И никак не вспоминается, почему он работает в храме ночью, а не как оговорено, завтра утром.

Мысли и в самом деле текли так же тягуче, как и молитва, и вроде бы отдельно от нее, но с чувством какой-то настороженности. Не дай бог прочитать как не нужно. Осталось еще часа на два. К рассвету закончу и можно отдохнуть. Хотя, подумав об отдыхе, отец Денис как будто не до конца поверил в его возможность. И от этого ему стало как-то не по себе. В голове возникла какая-то тревога и ожидание чего-то еще не совсем ясного. Он попытался сообразить, что это, но ничего не получалось. Только что этого ощущения не было, а потом вдруг появилось. Возникло ожидание чего-то нехорошего. И эта непонятность постепенно превращалась в какую-то боязнь. Хотя можно бояться «кого-то» или «чего-то», когда видишь или слышишь его. А в храме, кроме гроба с покойным, никого. И тишина. Теперь он стал прислушиваться не только к словам молитвы, но и к тому, что зародилось у него в голове. С удивлением отметил, что все мысли вытеснял непонятный страх.

Кто-то против воли хочет его сначала напугать, а потом, как за подопытным кроликом, наблюдать, что же будет дальше, мелькнула мысль.

В просьбах и желаниях своих прихожан отец Денис всегда очень четко чувствовал любые, даже незначительные нюансы. Сейчас к его мыслям подключался кто-то другой, чтобы так же прикасаться к нюансам, но уже к его собственным. Теперь не он играл просьбами других, а ктото пытался это делать с его собственными ощущениями. И самым сильным из них был страх. Его он уже и не мог сдерживать. Отец Денис покрутил головой, отгоняя нехорошие мысли, и снова принялся за работу.