– А можно задать еще один вопрос, касающийся вас лично, как миссионера? – остановил лектора голос с галерки. – Когда вы говорили о миссионерстве, то коснулись вопроса перехода человека в другую религию. Но при этом обязательно возникают нестыковки, вызывающие недоверие, злость, ненависть, иногда и месть. Если вы миссионер, вам надо через все это пройти и испытать на себе, пропустить через себя. Вам, как миссионеру и человеку, не страшно?

– А что вы понимаете под словом «страшно»? – обернулся к аудитории уходивший лектор.

– Страшно, – пояснили с галерки, – это такое состояние, когда вы морально или физически начинаете ощущать какую-то угрозу и бояться ее.

– Знаете, – лектор немного подумал, – иногда бывает страшно. Только страхи, они ведь разные. Вас, например, внезапно пугают, а вы, так же мгновенно и на автомате, защищаетесь – прячетесь, убегаете или гасите испуг нападением. Есть еще осознанные страхи. Их называют фобиями. Вы постоянно боитесь плохой погоды, тещи, отравиться, женщин, упасть, остаться голодным, умереть и так далее. Что еще может на свою голову придумать человек? Есть и очень нехорошая фобия. Страх безысходности. Он приходит, когда возникает осознанное понимание того, что уже нет никаких шансов защититься от надвигающейся на тебя опасности, например смертельной. Тогда очень страшно.

Преподаватель вышел в коридор и закрыл за собой дверь аудитории.

Машина отца Дениса в пульсирующем режиме двигалась по кольцевой дороге в сторону Химок. Была середина дня. Дороги забили большегрузные фуры с продуктами, текстилем, железом и еще невесть чем. Все это непрерывно всасывалось урбанистическим монстром – мегаполисом. Из головы отца Дениса не выходил вопрос, который ему в конце лекции задали с галерки. Бывает ли ему в его миссионерской деятельности страшно? Все же в его лекционном рассказе была какая-то дрожь. Иначе откуда взяться вопросу, который он и сам себе почти никогда не задавал. Есть ли у него какой-то страх? И если да, то какой он? Наверное, это как у актера, которому надо выходить на сцену. Он волнуется и ему может быть страшно. Хотя, говорят, у артистов, когда они оказываются перед зрителем, страх пропадает. Игра хорошего актера сводит на нет все страхи. Остается только удовольствие, радость и счастье… У миссионера же страх рождается не перед выходом на сцену, а когда он уже стоит перед зрителями. Страх растет, если слушателями совсем не воспринимается то, с чем он к ним вышел. Тогда от того, что ничего не получается, страх охватывает оратора целиком. И это не боязнь – не сумел донести до зрителя то, что хотел. Это страх перед тем противодействием, ответным негативным откликом, который может последовать от тех, кто не понял или не захотел понять его слов.

Вот это и есть ответ на вопрос. Бывает ли ему когданибудь страшно? К этому можно добавить и еще кое-что. Бывает страшно, когда приходят письма. Такое он получил дня три назад. В нем обещали выпустить кишки, отрезать голову и повесить за детородный орган. Только тогда, и совсем это неправильно – грех, ведь только тогда он вспоминает об опасности. У него возникает желание (возможно, об этом стоило подумать раньше) защитить от чувства страха жену и детей. У него их трое. Взрослый сын и две маленькие девочки. Если его не станет, им будет очень больно. Об этом он когда-нибудь думал? Как обезопасить себя и близких от страха?

Может быть, впервые за свою работу миссионером отец Денис вспомнил и всерьез задумался об одном словосочетании, которое не сходит с уст его соседа по дому Михаила, работающего главным инженером на маленьком машиностроительном заводике в Москве, – «техника безопасности». Соблюдает ли он в своей работе эту самую технику безопасности? Вроде бы и совсем простую, но важную и, вероятно, надежную. В голову вдруг пришла такая вот несколько крамольная мысль. Ради чего он делает так, что иногда ему бывает страшно? Это (папа у него был священник) так надо? Он особенный, или Бог вынул его из толпы и за это он ему служит? Бог терпел, и он должен терпеть? Или он для чего-то сам это придумал? Когда толпа, задумался отец Денис, есть и страх. В толпе всегда найдется один-два несогласных с тем, о чем он говорит с кафедры. Такие люди, как правило, уверены в своих силах и способны обрисовать ту же картину, но с совершенно иной позиции, например так, как изображают ее последователи Аллаха. И еще, подумал отец Денис, переключая передачи своей машины, при богослужении верующие должны быть едины в своей вере. Тогда каждый и все вместе будут ближе к Богу. А миссионеры? Они, как гаишники на дорогах, должны искать нарушителей правил. Только миссионеры в своем потоке ищут пошатнувшихся в вере и стараются наставить их на путь истинный или же в беседах примирить по воле случая соприкоснувшиеся религии.

От таких рассуждений у отца Дениса зародилась и все больше стала укореняться мысль, которая показалась священнику вполне правильной. Может быть, руководство миссионерством в его районе постепенно отдать кому-то другому? Сколько развелось последователей. И все хотят стать во главе.

Отец Денис ехал в свой храм в Химках, который ему поручил Всевышний. Там он главный. Завтра утром работа. Из жизни ушел хороший и известный человек. Ему нужно воздать последнюю почесть. Панихида пройдет завтра в храме отца Дениса. Вести панихиду он должен сам.

Ночь. Скорее, не ночь, а начало утра. Брезжит рассвет. Оперативная группа третьего отдела внутренних дел Химок во главе с капитаном полиции Тропининым Алексеем Дмитриевичем, то есть со мной, отбыла на «труп». За стеклами машины темно. Чтобы не слепли встречные, перед фарами высвечивается только часть дороги. Чуть спереди и немного в сторону. В четыре утра трястись в уазике совсем не здорово. Вместо этого в отделении можно было и вздремнуть. Самый сон. Сзади этим и занимаются. Особенно старается Василий Степанович, наш судебный медик, даже посапывает. Сегодня я ночной главный. «Главный» – я бы определил это как меру беспокойства. У всех за мной сидящих беспокойство только в том, чтобы не очень трясло. Может пропасть сон. Мое же беспокойство, как и полагается главному, совсем иного характера и сон совершенно не предполагает. Да в общем-то никакого сна и нет. Есть тягостная череда мыслей, картинок, событий, выводов, вопросов и ответов. Все это медленно прокручивающееся в голове кино я определяю как профессиональную видеоредакцию сюжетов из моей собственной полицейской жизни.

Как же здорово смотреть кино, когда голова немного опирается о стеклянную поверхность окошка. Окошко совсем и не холодит. Между ним и головой проложена вязаная шапочка, которую, когда работаю, надеваю по настоянию Татьяны. Вяло текут мысли.

Зачем такой компании лидер? Когда знают, что делать, вполне можно обойтись без главного. Каждый выполняет свое дело, словно щелкает орех. Успевай только проглатывать. Правда, когда орехи почему-то не колются, все претензии приходят к главному. И тогда уже главный становится орехом в чьих-то крепких зубах. «Прозевал!», «Не обеспечил!», «Где анализ?», «Растяпы!», «Не раскрыли!», «Служебное несоответствие!», «Уволю!». И все в том же духе, пока начальство не сбросит с себя все накопившееся раздражение и злобу.

Из города почти выехали. В ночном городе, как в лесу. Еще не заблудился, но чувствуешь себя как-то не по себе. Возможно, это ощущение одиночества. В окне медленно проплывают дома, светляками вспыхивают самые разные глаза, как будто глядящие в тебя, то глаза-фонари, то глаза-реклама. Иногда виднеются огоньки в окнах. Тоже глаза. Но все эти глаза, если постараться определить свои впечатления точнее, как в морге у мертвых, когда открыты. Лезут же ночью сравнения?! Они безразличные. Они открыты, называются глазами и смотрят. Должны же они, если я еду мимо, на меня смотреть? Они же глаза! А они на меня не смотрят. Меня как будто нет. Всем все до большого фонаря. И до меня тоже. Получается так, что сейчас я, да и практически всегда, один. Кажется, что я никто! От этого становится сразу почему-то нехорошо и сразу чего-то хочется. Пожалел бы кто-нибудь, как мама. Тогда все хорошо и тепло-тепло. Было все. Трупы – страшно! Ну, и бросила – не так страшно, как зябко. Звездочку снимали – ошиблись, вернули. Совсем никакого страха, обидно. И другое… Но в ночном городе что-то все равно есть нехорошее. К тебе, наверное, полное безразличие. И это страшнее страха. Вчера поступила странная ориентировка. Выделять из событий непонятное и необычное. То, чего не может быть, но почему-то есть, и об этом сообщать наверх. Обо всем докладывать подробно и не только то, что сам видел и слышал, но видели или говорили другие. О слухах, сплетнях, сказках, фантазиях, а также о том, «что одна баба сказала». Что-то случилось серьезное и не у нас, а там, наверху.