– Превосходный план, – сквозь зубы процедила она.

Вообще-то, с учетом бедственного состояния ее гардероба, ей бы следовало благодарить герцога за щедрое предложение. Но Лили чувствовала себя задетой и отчасти униженной. Словно он не платье собрался ей покупать, а ее саму. И поскольку Лили имела вполне ясное представление о том, что случается с женщинами, которым покупают наряды авансом, щедрое предложение герцога не могло ее не насторожить.

Хотя часть ее, та самая, которая имела привычку визжать от восторга и не имела привычки тщательно анализировать полученную информацию, была готова пуститься на радостях в пляс. Потому что как можно не радоваться новому платью?

И тому, что она будет спать в его рубашке?

«Жуировать» с мисс Лили Маркусу было куда занятнее, чем играть на деньги. В карты ему неизменно везло, и игра как таковая уже давно перестала его возбуждать. Другое дело она – его новая гувернантка. Эта девица оказалась крепким орешком, и Маркусу очень хотелось самому себе доказать, что этот орешек ему по зубам. Она с ходу понимала его шутки, тогда как большинство его знакомых либо вообще не имели чувства юмора, либо их чувство юмора сильно отличалось от его собственного. При этом, в отличие от других знакомых Маркуса, мисс Лили ни в грош не ставила его интеллект, сомневаясь в его способности отыскать собственный нос на собственной физиономии. И еще она в два счета развязала Роуз язык, в то время как он за целых полчаса не добился от девочки ни одного слова.

И сейчас ему ужасно хотелось вновь посмеяться над ее просьбой и его ответом на ее просьбу. Дразнить ее было чрезвычайно приятно, хотя и не совсем правильно. Вернее, совсем неправильно.

Она всем своим видом давала понять, что возмущена его предложением, и в то же время он не услышал от нее ни слова упрека. Она стояла перед ним вытянувшись в струнку, поджав губы, и негодующе молчала.

Когда ему в последний раз приходилось по-настоящему напрячься, чтобы чего-то добиться? Маркус так и не смог припомнить ни одного случая, разве что кроме того, когда в третьем классе гимназии он на спор целых три минуты продержал на носу чайную ложку.

Жаль, что ни отец его, ни брат никогда не побуждали Маркуса к поступкам, которые потребовали бы от него концентрации всех имеющихся внутренних ресурсов. Им было все равно, способен ли он хоть на что-нибудь, будь то акробатический номер с ложкой, джигитовка или виртуозное владение музыкальным инструментом. Единственное, на чем они оба упорно настаивали, так это на том, чтобы он прекратил бродить по окрестностям в полном одиночестве, поскольку подобное поведение неприлично для джентльмена.

Очевидно, они не видели ничего неприличного в том, чтобы его либо игнорировать – так чаще всего и бывало, или унижать – что происходило в тех редких случаях, когда его не хотели или не могли игнорировать. И потому, когда он должен был на спор удержать ложку на носу две минуты, он не давал ей упасть еще целую минуту после того, как уже выиграл спор.

Если бы только он мог продержаться лишнюю минуту, занимаясь кое-чем другим!

Но ему не следует об этом думать, поскольку этими мыслями он, вполне возможно, навлекает на себя неприятности. Если бы только он мог думать о чем-то другом! Эта новая гувернантка имела для него больший вес, чем ложка на носу. Во всех смыслах.

– Тогда прошу за мной. – Маркус шагнул к двери, открыл ее и придержал, пропуская гувернантку вперед. Она проскользнула мимо, коснувшись его ног подолом платья. В этот момент он уловил ее запах: теплый, деликатный, чем-то напомнивший самый лучший летний день в Лондоне. Нет, не то: Лондон ужасно пахнет летом. Пожалуй, она напомнила ему летний день в зеленом пригороде. Маркус, сделав над собой усилие, стряхнул эту мысль и продолжил упражняться в «незамечании». Он старательно не замечал, как она поднимается по лестнице. На верхней ступени мисс Лили оглянулась и посмотрела на него с лимоннокислой миной. Кажется, скоро у него начнется изжога от этой кислятины.

– Куда мы направляемся, ваша светлость?

– В мою спальню, разумеется, – как ни в чем не бывало ответил Маркус. Двусмысленность сказанного приятно щекотала ему нервы.

Лимоннокислое выражение уступило место выражению глубочайшего потрясения. Маркус испытал облегчение, не обнаружив в ее потрясенном лице признаков страха.

– Я не могу идти с вами в вашу спальню, и вы об этом знаете.

– Если я только что сказал, что мы туда идем, я не мог об этом знать. Это же очевидно. Нам сюда, – добавил он, не дожидаясь дальнейших возражений с ее стороны. Она может спать голой, если хочет. Зачем он только об этом подумал – теперь она будет чудиться ему голой всю ночь, мешая спать! В любом случае она пойдет с ним туда, куда он ей скажет.

Маркус шел не оглядываясь, словно ни на йоту не сомневался в том, что она идет следом. Его спальня была в самом конце коридора, и все многочисленные герцоги Резерфорды с неодобрением смотрели на него со стен, видя в нем явные признаки вырождения.

«Я не просил производить меня в герцоги!» – хотел крикнуть им Маркус. Но, раз уж он герцогом оказался, стоит ли отказываться от тех привилегий, что дает титул? С паршивой овцы хоть шерсти клок, как говорится.

Маркус шагнул в свою спальню, спиной чувствуя близкое тепло тела Лили. Он прикрыл за ней дверь, просунув руку в тесный промежуток между дверью и ее спиной, и, не задерживаясь, направился к шкафу.

– Так, где же мои ночные сорочки? – сказал он, рассеянно похлопывая себя пальцем по губам. Маркус имел лишь примерное представление об их местонахождении, поскольку одежду для него готовил камердинер, и когда приходило время укладываться спать, сорочка уже лежала перед ним на кровати. Но Миллер – так звали камердинера – еще не заступил на пост, на что, собственно, Маркус и рассчитывал. Не потому, разумеется, что он желал остаться наедине с гувернанткой в спальне, а потому, что не хотел никому, включая своего личного слугу, давать повод для сплетен о герцоге и его гувернантке.

– Не стоит слишком утруждать себя поисками, – не без сарказма заметила гувернантка.

Маркус обернулся к ней и, приподняв бровь, спросил:

– Вы хотите сказать, что я не знаю, где находятся мои вещи, мисс Лили?

Она предпочла промолчать.

Между тем Маркус рывком выдвинул верхний ящик комода и, переворошив содержимое (он даже не подумал посочувствовать Миллеру, которому придется все снова аккуратно складывать), извлек ночную сорочку и повесил ее к себе на плечо. Он по-прежнему стоял к Лили спиной, когда почувствовал, что она, схватившись за тот конец, что был к ней ближе, потянула сорочку на себя. И тогда он повернулся к ней лицом. Их разделяла лишь его ночная сорочка. Эта фраза была бы уместна и при ином развитии событий – более для него предпочтительном.