один присест, залпом.

Пастернак был доволен замечанием младшего коллеги и дал некоторые пояснения по созданию «Вакханалии»:

– Это хорошо, если так чувствуется, но не совсем верно. Я написал это почти в два приема, как пишу большую часть своих стихотворений. Но вы правы, оно было неожиданным для меня самого. Это прилив того, что обычно называют вдохновением. Знаете, бывает так: всю зиму в чулане стояла закупоренная бутылка с наливкой. Она простояла бы ещё долго, но вы нечаянно дотронулись до нее – и пробка вдруг вылетела. Эти стихи – моя вылетевшая пробка. Они удивили меня самого, но для меня ещё большая неожиданность, что они многим так нравятся.

…Среди рукописей Б. Л. Пастернака, оставшихся после его смерти, было найдено начало большой пьесы о крепостной актрисе, которую он писал в свои последние годы, так и не расставшись с мечтой о завоевании театра.

Душа поэта. В воспоминаниях о Юрии Карловиче Олеше драматург А. К. Гладков писал: «В начале мая 1958 года я стоял с Ю. К. у дома в Лаврушинском, где он жил. Он показал на одно дерево, самое нежное из всех, покрытое светло-зелёной, словно пуховой, листвой.

– Сморите! Смотрите на него! Ведь оно больше никогда таким не будет. Оно завтра уже будет другим. Надо на него смотреть. Может, я больше этого не увижу. Могу не дожить до будущей весны».

Долго находиться на одном месте Олеша не любил, и вскоре собеседники оказались довольно далеко от места встречи:

– Мы стояли на Москворецком мосту. Юрий Карлович привёл меня сюда, чтобы показать место, с которого лучше всего смотреть на Кремль.

Полюбовались древней цитаделью власти и двинулись дальше. Обошли Красную площадь. Говорили о литературе.

Олеша в это время работал над книгой «Слова, слова, слова…». Гладкову это название не нравилось, и он решился указать Юрию Карловичу на интонацию скептицизма, звучащую в этой фразе. Олеша энергично запротестовал. Он заявил, что слышит эту фразу иначе, что в ней для него – величайшее уважение к «словам», что для Гамлета, как и для поэта, «слова» – самое дорогое. И что книга его будет как раз о том, как дорого стоят слова.

– Как я постарел! – сетовал писатель. – Как страшно я постарел за эти последние несколько месяцев! Что со мной будет? Какая мука! Боже мой, какая мука! Доходило до того, что я писал в день не больше одной фразы. Одна фраза, которая преследовала меня именно тем, что она – только одна, что она короткая, но она родилась не в творческих, а в физических муках.

Целью последней книги Олеша ставил воссоздание своей жизни, но не в её хронологической и событийной последовательности.

– Хочется до безумия восстановить её чувственно, – говорил он. – То есть запечатлеть восприятие жизни не разумом, а чувствами, во всех оттенках и нюансах человеческих эмоций.

Олеша не был уверен, что закончит книгу: мешала работа над сценарием по повести «Три толстяка», принёсшей ему славу. Гладков советовал отказаться от сценария, Юрий Карлович не соглашался:

– Ничего не поделаешь, я уже взял аванс. Нужно писать. Да. Так надо!.. Так надо!.. – и бодрился: – Нет, всё будет хорошо. Правда? Я так думаю… Всё будет хорошо! Да?

…Свою последнюю книгу Олеша закончил. Вышла она под названием «Ни дня без строчки». Её издания Юрий Карлович не дождался. Его собеседнику повезло больше: и читал книгу, и писал о ней. Вот эти вдохновенные строки: «Истинный, а не внешний сюжет книги – это история восстановления разбитого на мелкие осколки того мира художественных впечатлений, наблюдений, образов и красок, который, в сущности, и есть единственное достояние каждого художника. Это книга собирания потерявшей себя души поэта».

Звонок с Лаврушинского. Неутомимый и страстный исследователь творчества М. Ю. Лермонтова И. Л. Андроников готовился к 150-летней годовщине со дня рождения великого поэта. Зная о том, что все мысли Ираклия Луарсабовича на данный момент настроены на юбилейные торжества, великая шутница, детская писательница Агния Барто, решила разыграть его. Позвонив Андроникову на дом, она старушечьим голосом начала свою игру:

– Извините, пожалуйста, за беспокойство… Я… старая пенсионерка… Не можете ли вы помочь мне… улучшить мое жилищное положение. В связи с юбилеем… Михаила Юрьевича Лермонтова… Я его родственница.

– Родственница? – воскликнул Андроников. – По какой линии?

– По линии тёти.

– А какое колено?

– Четвёртое, – говорит Барто наугад.

– Вы не ошибаетесь?

– У меня есть доказательства.

– Скажите, а нет ли у вас писем Лермонтова?

– Письма есть, – медленно тянет слова «родственница» поэта, – маленькая стопочка и стихи там небольшие… В сундуке.

– Разрешите, я сейчас к вам приеду? – взволнованно говорит Андроников.

– Сейчас поздно… десятый час… Мы с сестрой рано ложимся, сестра ещё старше меня.

– Тогда завтра с утра я у вас буду.

– Знаете… нас с сестрой завтра утром повезут в баню. Вы после двух, пожалуйста.

– Спасибо, буду после двух, – нехотя соглашается Андроников. – Только до моего прихода вы никому не звоните.

– Зачем же? – успокаивает его Агния Львовна. – Запишите адрес: Лаврушинский переулок, 17.

В ажитации от небывалой удачи Ираклий Луарсабович не отреагировал на названный ему адрес и спросил, как имя-отчество звонящей. Барто назвала себя. Последовала длительная пауза, а затем:

– Это жестоко!

Но через мгновение уже смех и оценка розыгрыша:

– Как я попался! Нет, это грандиозно!

А. Барто

По мнению Барто, хорошо знавшей Андроникова, он был проницательным и далеко не наивным человеком, но в то же время доверчивым. Агния Львовна не раз вводила его в заблуждение и даже завела «летопись» розыгрышей. Об успехах Барто на этом поприще прослышали даже за рубежом. Как-то в Париже на заседании Международного жюри незнакомый француз сказал ей:

– Мы всё про вас знаем! Вы пишете стихи, ищете по радио детей и родных, разлучённых войной, и разыгрываете Ираклия Андроникова.

Последние встречи. Писательница Н. И. Ильина за одиннадцать лет своего знакомства с A. A. Ахматовой довольно часто встречалась с ней. Однажды Анна Андреевна поведала своей поклоннице о двух встречах с М. И. Цветаевой, которые произошли в июне 1941 года. Инициатива исходила от Марины Ивановны, которая дала свой телефон Б. Л. Пастернаку для передачи Ахматовой. Анна Андреевна рассказывала:

«Звоню. Прошу позвать ее. Слышу „Да“.

– Говорит Ахматова.

– Слушаю.

Я удивилась. Ведь она же хотела меня видеть? Но говорю:

– Как мы сделаем? Мне к вам прийти или вы ко мне придёте?

– Лучше я к вам приду.

– Тогда я позову сейчас нормального человека, чтобы он объяснил, как до нас