Та пользовала страждущих в отсутствие скорой медицинской помощи. Конечно, многого она не могла – так, зашить рану, измерить давление, дать хороший совет «по медицинской части», но для глухой деревушки свой фельдшер уже был благом. Жила она одна в добротном доме. Не бедствовала, благодарные пациенты то и дело подкидывали ей дары сельского хозяйства, с достоинством ею принимаемые.

Пока бессознательных односельчан рядами укладывали на одеяла, для мягкости подстеленные сеном, тетка Светлана ходила меж их недвижимыми телами, вздыхала. Иногда она садилась на корточки, щупала пульс и слушала сердце.

– Значит, так, – вынесла она вердикт. – Прямо сейчас везти их в больницу не надо. Они просто спят. Но вот следы на шее мне не нравятся. Как будто шилом укололи два раза. Не понимаю, зачем.

– Кровососы? – боязливо вопросил матерщинник Миха. – Теперь они тоже кровососами сделаются?

– Не верю я в кровососов, – отмахнулась тетка Светлана.

– А в оживших покойников? – коварно вопросил Миха.

Светлана не нашлась что сказать, только рукой махнула, отворачиваясь.

Погост был темен и тих. Желтого лунного света хватало только на кресты, отчего казалось, что они плывут в воздухе, не имея под собой никакой опоры. Чуть далее вырисовывались очертания стелы, посвященной воинам Великой Отечественной войны. У ее основания угадывались овалы венков. В воздухе разливалась благостность, та самая благостность, делающая невозможным посещение кладбища в определенное время суток с определенными намерениями. Она словно являлась запрещающим знаком. Всякие некрофилы и готы не в счет. Появление агрессивной толпы, вооруженной лопатами, кольями и другими подобными им орудиями, выглядело настоящим вызовом, если не сказать святотатством.

– А чего я-то?

Вопрос задал Ваняша, тот самый товарищ с античными чертами лица. Сейчас, правда, они были замаскированы синяками. То ли сам постарался, то ли жена наставила. Он стоял над могилой с лопатой в руках. Весь его вид демонстрировал неуверенность.

– Ты самый сильный. Потом тебя, вон, Вовка сменит, – удачно нашелся кто-то, также не желающий копать, но умеющий перевалить дело на плечи другого.

Ваняша, вздохнул, покоряясь. Он пошире расставил ноги, примерился подкопать цветочницу… и бросил лопату.

– Не могу, – объяснил он. – Плохо это – покойников тревожить.

– Значит, им наш покой тревожить можно?

– Все равно не могу.

– Вань, хорош философию толкать. Копай давай. – Наташка, дебелая баба лет сорока пяти, даже в это время суток ухитрилась быть навеселе. В мужиках она ценила брутальность и решительность, граничащую с глупостью. Может быть, поэтому по жизни ей встречались исключительно могучие ханурики. Жизнь с ними была тяжела, разбегалась пара обычно со скандалом, но своему идеалу Наташка не изменяла. Всякий, подобными качествами не обладавший, записывался в ботаники.

Чем ей они насолили, сказать трудно, но ненавидела их Наташка люто.

Ваняша разозлился:

– Сама копай, раз такая умная.

– И покопаю, – захорохорилась она, не делая, однако, попытки взять в руки лопату. Вместо этого она попыталась найти поддержку у присутствующих:

– Во мужик-то пошел! Ничего не могут!

Присутствующие ее обращения не оценили. Им тоже ужасно не хотелось снимать дерн и вгрызаться в желтый песок, чтобы добраться до уже попорченного весенним подъемом вод гроба. Даты жизни и смерти, выбитые на кресте, свидетельствовали, что покойник, скорее всего, тоже окажется сильно несвежим. Хотя кто его знает! Гришка Матюхин – а лежал там именно он – всегда отличался редкостной везучестью. Если можно так выразиться в данной ситуации. К тому же умер он гораздо ранее назначенного природой срока.

– Непонятно мне, мужики, – задумчиво начал Арменыч. – В Вышелес пришли покойники. Хорошо. То есть чего это я? Совсем нехорошо. Но дело-то в другом. Пришли, значит. Подебоширили, ушли. Соответственно, возникает вопрос: а куда ушли? Сюда, на погост? Где же тогда следы? Какие-никакие следы должны остаться. К тому же – еще один момент: орали они минут пятнадцать. Я не засекал, но где-то так. Поорали, затем как отрезало. Нечисто здесь что-то. Руку на отсечение даю.

– В засаде сидят? – предположил Ваняша.

Народ тут же заозирался, сжимая в руках колья и шанцевый инструмент. Лучи фонариков скакали по погосту, выхватывая то резную оградку, то памятник, а то и печальное лицо на фотографии. Легко представить, что буквально за соседней могилой за ними наблюдают полные злобы мертвые глаза. Именно злобы, потому что никакие другие эмоции не могут быть присущи существам, не сумевшим упокоиться в могиле. Самое обидное, что таким мертвяком мог оказаться ближайший родственник.

Минуты шли, но никто не нападал. Люди постепенно расслабились, не теряя, впрочем, бдительности.

– Тьфу, дурак, – сплюнул Петя. – Сказанет так сказанет. Главное, всегда к месту!

Запал как-то незаметно угас – вместе с желанием отомстить. Многоногого, многорукого существа больше не существовало, остались только усталость и страх.

– По домам, что ли? – неуверенно предложил кто-то. Неуверенность оказалась зряшной – домой хотели все, просто признаться в этом выглядело трусостью. Но вот нашелся самый трусливый (или самый разумный), и можно было вздохнуть с облегчением.

– Русский бунт – бессмысленный и беспощадный, – задумчиво процитировал классика Арменыч.

– Это ты к чему? – не понял Петя.

– Да так, к слову пришлось. Не поверишь, мне сейчас этих несчастных покойников, или кто там они, жалко стало. Мы неслись на кладбище на такой волне ярости, что, встреться нам один из них, поставили бы раком, не задумываясь. Где, скажи мне, ужас перед Злом, паника при виде торжества мертвой материи?

Петя поморщился:

– Че-то тебя несет. Триллеров, что ли, насмотрелся? Зло, мертвая материя… Еще про Темного Властелина вспомни. Будь проще. К тому же, не знаю как кому, а мне, например, было страшно.

– Вот! – поднял палец Арменыч. – Страшно! Но ты же не заперся дома и не задал стрекача до канадской границы?

– Ща, все брошу и побегу. Хотя один бы, может, и побежал. Когда вокруг народу полно, зачем такие крайности? Всем миром и справимся.

– А вот Бердяев говорил…

Что говорил Бердяев, Пете узнать не довелось. Ночь проросла гулом моторов, сначала далеких, а затем совсем близких.

– Что за фигня?

Этот вопрос интересовал всех, поэтому в деревню ворвались, задыхаясь, а кое-кто и держась за сердце. Они все равно опоздали. Их Вышелес стал каким-то другим Вышелесом: шумным, освещенным – чужим. Повсюду сновали люди, одетые в форму спасателей и военных. Огромные угловатые машины нахально стояли прямо на центральной улице. Среди них затесались солидные мерседесы скорой помощи, что уж совсем дело небывалое.