Хотя смерть под наркозом случается редко, могут возникнуть различные осложнения. Частой проблемой после наркоза являются тошнота и рвота. Точному подсчету их случаи не поддаются, поскольку тошнота – жалоба субъективная, и даже с рвотой все не так очевидно. Выплевывание слюны изо рта – еще не рвота. Вероятность рвоты и тошноты связана с характером операции. Так, после операций на глазах она равняется примерно 75 %. Чаще всего в литературе упоминается вероятность тошноты и рвоты после общего наркоза, равная 30 %, однако, по моему опыту, 15 % – более точная цифра. Я лично несколько месяцев отслеживал случаи тошноты и рвоты в течение 24 часов после общего наркоза, и мой показатель оказался равен 6 %.

Повреждение зубов – еще одна из наиболее распространенных жалоб. И снова численные показатели здесь варьируются, от 1 % и менее до 6 %.

Эти две проблемы я бы считал скорее неудобствами. Я не умаляю их значения, однако они не представляют риска для жизни. По-настоящему тяжелыми осложнениями во время наркоза являются дыхательные, возникающие в 12 % случаев: от понижения уровня кислорода в крови до пневмонии и аспирационного пневмонита.

Осложнения, не относящиеся к дыхательной системе, попадают в категорию «редких».

Давно, когда я учился в институте, один из профессоров привел на занятия по неврологии свою пациентку и попросил помахать руками – как птица крыльями. На пятом взмахе она уже с трудом поднимала руки. Так мы познакомились с заболеванием, которое называется «миастения гравис» (на латыни «мышечная слабость»). При миастении в мышце не срабатывает рецептор, получающий химический трансмиттер, который высвобождается из нервного окончания и дает сигнал к ее сокращению. Это заболевание очень редкое; даже при моей активной практике я сталкиваюсь с ним не чаще раза в год.

Анестезиологический эквивалент миастении гравис часто называют аллергией, хотя он таковой и не является. Под воздействием некоторых анестезирующих средств мышцы тела выходят из-под контроля, что приводит к резкому повышению температуры, учащению пульса и высокому уровню углекислоты. Если ничего не предпринять, пациент умрет. Злокачественная гипертермия – генетическая особенность, в результате которой у некоторых пациентов возникает склонность к подобным неожиданным реакциям, но встречается она крайне редко. Анестезиолог с активной практикой, работающий и со взрослыми, и с детьми, сталкивается с одним случаем злокачественной гипертермии в тридцать семь лет. Однако он должен быть о ней хорошо осведомлен – как и о миастении гравис, – чтобы не допустить смерти пациента.

Потенциальные риски анестезии – распространенные и редкие – требуют от анестезиолога постоянной концентрации и профессиональной грамотности, чтобы предотвратить нежелательный эффект. Каждая коробка «Кэп-н-Кранч» напоминает мне, что в анестезиологии опасность всегда где-то рядом.

До поступления на медицинский факультет я никогда не думал, что человеческое сердце, бьющееся в грудной клетке перед моими глазами, окажет на меня столь глубокое впечатление. Первый раз, когда мне довелось его увидеть, был сродни религиозному пробуждению. Мозг – орган более сложный, но его деятельность для нас невидима; ничего не происходит, не движется, мысли нельзя разглядеть. Сердце на взгляд и на ощупь впечатляет куда сильней. Я всегда поражаюсь, наблюдая за тем, как оно бьется в груди. В отличие от прочих органов, сердце постоянно в движении, оно никогда не отдыхает. Биение сердца и есть наша жизнь.

Размером с кулак, сердце своим темно-алым цветом затмевает красноту полости под ним. На его блестящей поверхности выделяются бледно-желтые жировые пятна; выпуклые стенки ритмично пульсируют, и свет хирургической лампы образует на них непрерывно меняющийся узор. Под сводами ребер цвета слоновой кости, в неглубокой скользкой ванне, каждое его сокращение отдается хлюпающим звуком, «плюх-плюх», характерным и легко узнаваемым.

Поверхность сердца теплая, влажная, немного скользкая. Она чем-то напоминает мучнистого червя, тоже как будто покрытого тонким слоем блестящего масла. Прикасаясь к сердцу пальцем, ты не ощущаешь электрический заряд, запускающий его пульсацию, но чувствуешь поток жизненной энергии и переживаешь настоящее духовное озарение. Рефлекторный толчок, вызванный прикосновением пальца, сменяется неподвижностью, а потом непрерывный ритм – «плюх-плюх» – начинается снова.

В стетоскопе он звучит более резко, со щелчками, которые производят синхронно открывающиеся и закрывающиеся клапаны. Электрическая энергия сердца зарождается в небольшом скоплении клеток, пробегает по мышце, потом передается проводам и превращается в неоновую зеленую линию на моем мониторе. Горизонтальная прямая превращается в небольшой пик, потом в серию зазубрин, потом в высокий пик – это по сердцу движется электричество. Короткая передышка, и картина повторяется снова. Так отражается на кардиограмме один удар сердца.

Я впервые почувствовал себя врачом, когда занялся анестезиологией. А настоящим врачом стал, когда начал работать с детьми – и с сердцем. И теперь я занимаюсь детьми с больными или деформированными сердцами.

Джон второй год учился в старшей школе и мечтал играть в баскетбол. Он обожал гулкий звук кожаного мяча, отскакивающего от пола и эхом отдающийся по залу, скрип кроссовок по напольному покрытию, обожал тот момент, когда мяч летит в воздухе, кружась, словно земной шар, и то, с каким звуком он входит в кольцо – легкий шорох сетки в тишине, – прежде чем упасть вниз. Он готовился к отбору в команду – повторно. Его мама рассказала, что в прошлом году Джона не взяли; теперь, спустя год упорной работы, он собирался воплотить в жизнь свою мечту и стать членом команды. В конце концов, Майкл Джордан тоже когда-то не прошел отбор.

Еще на разминке с Джоном начало твориться что-то странное. Душой он рвался в бой, но тело ей не подчинялось. Воля к победе не могла заставить ноги бежать быстрее. Он заметно отставал. Другой игрок провел мяч у него перед носом. Ноги Джона словно налились свинцом. Ему не хватало сил, не хватало скорости, мечта уплывала из рук, и он это понимал. Чем больше он подгонял себя, тем сильней задыхался. Джону стало страшно. Что-то с ним было не так.

Он рассказал все родителям, и те немедленно пошли с ним к педиатру, который отправил его к детскому кардиологу, а тот послал на катетеризацию сердца, чтобы найти причину упадка сил. Я должен был дать ему наркоз во время этой процедуры.

Перед началом я встретился с Джоном и его матерью. Осмотрев мальчика, я понял, что его баскетбольный сезон закончен. Собственно, переживать надо было не за этот – или следующий – сезон, а за то, будет ли он вообще когда-нибудь играть.

Он удобно расположился на кровати и внешне выглядел вполне здоровым, а жаловался разве что на утомляемость и одышку. При осмотре мне показалось, что он немного полноват для баскетболиста. Но это был не жир; лишний вес появился из-за отечности. Сердечная недостаточность спровоцировала увеличение печени, поэтому у него выпирал живот. Избыток жидкости скопился в брюшной полости, ноги стали отекать – несильно, но отек указывал на серьезные проблемы. Мысленно я уже поставил свой диагноз, но вслух о нем не упоминал. Диагноз был не окончательный, да и диагностика не входила в мои задачи, поэтому я ограничился обсуждением планируемого наркоза. Однако мне было ясно, что сердце Джона отказывает, и ситуация тяжелая.