Несколько минут спустя его отец, до сих пор стойко молчавший, надел маскарадный костюм кролика (хирургический одноразовый халат до пола, больше напоминающий мешок, для соблюдения стерильности в операционной) и последовал за сыном через двойные двери, ведущие в оперблок.

Отойдя от дверей на несколько шагов, когда до операционной оставалось еще метров пятнадцать, он, наконец, заговорил.

– Я дальше не пойду.

Мне все стало ясно: ему совсем не хотелось тут находиться. Я посмотрел на его сына, который по-прежнему был совершенно спокоен, потом обратился к отцу. Проблема заключалась в том, что он сдался рановато. Я, конечно, работаю быстро, но не настолько. Я бы точно не успел дать мальчику наркоз за то время, что мы провели в оперблоке.

– Сэр, позвольте дать вам совет. Постойте здесь примерно минуту, а потом возвращайтесь к жене. Если вы выйдете прямо сейчас, будет слишком рано – она обо всем догадается. Кнопка, открывающая двери, прямо за вами, на стене.

– Спасибо.

Я наклонился к Сэму и прошептал:

– Только маме не говори!

– Не скажу, – кивнул он. Мальчик нисколько не волновался и спокойно уснул под наркозом.

Операция прошла прекрасно, и если мать Сэма и заподозрила, что ее муж не дошел с сыном до операционной, то предпочла об этом промолчать.

Новый день и новый непростой пациент.

Чейз, двух лет от роду, которого сейчас будут оперировать, бегает по приемной нашего центра с игрушками, нисколько не смущенный ни окружающей обстановкой, ни своим неидеальным пенисом. Зато встревожены его родители. В случае этого мальчика обрезание было сделано – и сделано плохо. По моим представлениям, операция ему предстоит несложная, однако наркоз потребуется все равно.

Подобные случаи, как правило, самые рутинные в моей работе.

Сестра подготовила операционную, потом подошла ко мне и сказала: «Доктор Джей, я видела пациента. Здоровый малыш, два года, на пенисе перемычка из кожи. Других проблем со здоровьем нет. Но наркоз будет впервые, и его мать, похоже, волнуется. Говорит, что останется с ребенком, пока он не уснет. Я сказала, вы с ней сами поговорите. Но ничего не обещала».

– Хорошо, – ответил я. А сам подумал: «Теперь весь день так и пройдет». Встревоженные родители, идущие в операционную, чтобы посмотреть, как ребенку дают наркоз, отнюдь не облегчают мою работу. Для меня они – еще одна проблема, еще кто-то, за которым надо смотреть, причем нет никаких гарантий, что для ребенка их присутствие будет благотворным.

Налив себе стаканчик кофе в холле, по пути назад в хирургию, я снова увидел Чейза, который продолжал играть. Просмотрев его карту, я обратился к родителям. Прежде чем обсудить их присутствие в операционной, я пошагово описал, что буду делать перед наркозом.

– С того момента, как я пройду через эти двери… – начал я, указывая рукой на двери предоперационной, и привычно изложил свою сагу про две минуты.

Мать посмотрела на меня с недоверием.

– И что, это правда так быстро?

– Да.

Мгновение она молчала, а я гадал, что скрывается за этим молчанием: облегчение или недоверие. Казалось, она все еще на пике эмоций – и вот-вот взорвется. Я сделал все, чтобы внушить ей доверие, и теперь оставалось лишь ждать.

Она повернулась к мужу, молча стоявшему с ней рядом. Потом набрала воздуха в грудь и выдохнула: «Забирайте. Забирайте, скорей». Хотя я даже не касался вопроса присутствия родителей в операционной, она пришла к решению. На мой взгляд, совершенно правильному.

Я взял ее сына на руки. Но, сделав шагов десять, только войдя за раздвижные двери, я ощутил укол совести. Правда ли она доверилась мне или я просто на нее надавил?

Через пятнадцать минут после того, как я унес Чейза от матери, мы встретились с ней снова, в комнате ожидания.

– Все готово. Он в палате.

– Не может быть!

– Но он действительно в палате. Все закончилось.

Я не хочу умалять значимость анестезии. В конце концов, она всегда влечет за собой определенный риск. В мире существует масса ученых книг, где описывается, что может пойти не так. Медицинские журналы публикуют кучу случаев, когда что-то идет не так.

Немного погодя, когда родителей пустили к Чейзу в палату, я зашел проверить, все ли у него в порядке. Мать не знала, как меня благодарить; потом она призналась, что всю ночь не спала. В темноте она встала с кровати, пошла в ванную, села на унитаз и целый час рыдала. Ее муж, стоявший тут же, непрерывно кивал головой, подтверждая слова жены. Все, что я мог сказать в ответ, было: «Жаль, что вы мне не позвонили. Наверняка вам стало бы легче. Желаю вам жить счастливо… и никогда больше не нуждаться в моих услугах».

Все началось в темном боксе, вклинившемся между послеоперационной и процедурной, куда обычно направляют наших госпитализированных пациентов, ожидающих операции. Над дверью бокса висит табличка: «Памяти Линды», белыми буквами на зеленом фоне, в честь медсестры, которая ухаживала там за пациентами, пока не умерла от рака груди. Помню, она заливалась румянцем всякий раз, когда я приветствовал ее фирменной улыбкой Джона Белуши, вздергивая кверху одну бровь. Прямо на глазах розовая волна поднималась у нее от шеи до корней волос.

В этом темном боксе, крошечный на взрослой каталке, сидел Майкл, улыбавшийся так невинно, что это против воли наводило на подозрения. Несмотря на одиночество, он нисколько не боялся; улыбка обнажала зубы, которые в потемках казались еще белей. Огромные карие глаза – чересчур огромные и чересчур карие, – придавали ему сходство с игрушечным мишкой, которого так и хочется потискать. Ему было всего четыре, но за мультяшной внешностью скрывался совсем другой мальчик, гораздо взрослей своих лет. Не успел я и рта раскрыть, как он понял, кто я такой – анестезиолог, доктор, дающий наркоз, – и зашел сразу с козырей.

– Я съел «Кэп-н-Кранч», – объявил Майкл.

– Что ты сказал?

Тишина.

– Когда?

Тишина.

Для большинства широкая обаятельная улыбка, пышные белые усы, британская морская шапка и густые брови капитана на коробке хлопьев «Кэп-н-Кранч» ассоциируются с вкусным завтраком (и кучей сахара). Для меня – с очень неприятным инцидентом, осложнением на операции, которое я никогда не забуду.

Операция Майкла шла у меня в тот день второй. На первой я работал с тем же хирургом, и мы успели обсудить случай Майкла и наш совместный план. Он страдал от врожденной кишечной непроходимости. Есть несколько причин непроходимости кишечника у новорожденных. Бывает, что часть кишечника остается недоразвитой (атрезия), бывает, что одна петля перекручивается, и в результате возникает заворот кишок или инкарцерированная грыжа; нервы могут не доходить до мышц в стенках прямой кишки, и тогда она не будет сокращаться и проталкивать вперед содержимое (болезнь Гиршпрунга); может не сформироваться анальное отверстие – непроходимый анус. Болезнь Майкла оказалась непростой; она затронула анус и, к сожалению, требовала периодических визитов в операционную для ревизии и формирования отверстия. В своем нежном возрасте он прекрасно знал, как все происходит.