Казалось, из ниоткуда появился серый кот. Раздраженно виляя хвостом, он впился желтыми глазами в отца Мэддока. Священник побледнел как полотно, увидев его.

– Как? Ты не можешь… – Он пытался кричать, но крик застрял в его горле. Рука, державшая ветхую шляпу, задрожала.

Нанетт протянула руку:

– Отдай мне ее.

Его рот открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Он отпустил шляпу, и она упала в протянутую руку Нанетт. Кот изогнулся и зашипел. Лицо священника становилось все бледнее, пока наконец не стало похожим на тесто, из которого Изабель пекла хлеб.

Нанетт бросила шляпу в открытый камин, где она, истрепанная и грязная, упала на едва тлеющие угли. Боль в животе нарастала и поднималась к самой груди. Нанетт могла поклясться, что стала выше и шире, а тембр ее голоса соразмерно снизился.

– Уходи, священник, – протянула она. – Пока с тобой тоже чего-нибудь не случилось.

Неожиданно огонь охватил шляпу и, разгораясь, наполнил комнату едким дымом.

Отец Мэддок потрясенно ахнул и, крестясь, попятился к двери. Кот ощерился и последовал за ним.

– Блудница! – прохрипел священник. – Распутница!

Кот бросился на него.

Священник издал едва слышный крик, выбегая через дверь на заднее крыльцо. Он выскочил в сад и, чуть ли не падая, шатаясь, добрел до ворот, размахивая кнутовищем. Когда ворота за священником захлопнулись, кот развернулся к ним высоко поднятым хвостом. Потом спокойно вернулся к камину и умостился на теплых кирпичах. Дым, который валил от огня минутой ранее, улегся и исчез в дымоходе, сделав воздух таким чистым, как если бы по дому пронесся морозный ветер. Несколько мгновений Нанетт стояла неподвижно, чувствуя, как утихает сила.

Урсула ткнулась в ее плечо и захныкала. Нанетт выдохнула, вернулась к креслу и устроилась в нем, чтобы снова дать ребенку грудь.

Она чувствовала вкус победы и упивалась ею, хоть и понимала, что это ощущение обманчиво. Еще не конец. И конец не наступит, пока женщины вроде нее используют свою силу против таких людей, как он.

Она взглянула на Урсулу, любуясь линией ее маленького носика, изгибом пухлых щечек.

– Если понадобится, я умру за тебя, доченька, – прошептала она.

Кот на камине выбивал хвостом раздраженную дробь.

1847 год

Урсуле Оршьер нравилось расти на корнуолльском берегу. У нее было пастбище, полное болотных пони, на которых можно было кататься, курятник, наполненный курами, и стадо коз, собиравшихся подле нее, куда бы она ни пошла, и мечтающих, чтобы им почесали шею.

Единственным животным, не вертевшимся вокруг нее, был старый серый кот, который спал в комнате ее матери. Когда она интересовалась, почему он так себя ведет, Нанетт пожимала плечами и говорила, что это просто кот и он сам себе на уме.

Урсула понимала это. У животных были свои причины вести себя определенным образом. Как и у нее.

– Маман, – спросила она однажды, когда была маленькой, обращаясь к матери по-французски, – почему бы tante[32] Луизетт, tante Анн-Мари и другим не говорить по-английски? Никто в Марасионе не говорит по-французски.

– Тсс… – прошипела Нанетт. – Они тебя услышат.

– Ну и что! Они же все равно ничего не поймут.

– Ты не поверишь, но они понимают больше, чем ты думаешь. – Нанетт бросила взгляд на дочь, потом схватила ее, чтобы пощекотать. Она была единственной из сестер Оршьер, кого малышка видела смеющейся.

Любопытство Урсулы с годами только росло.

– Что не так с нашей семьей, маман? Они никогда не покидают ферму, даже если могут. Они прячутся, когда люди приходят посмотреть на пони или купить сыра. Они как… как самотники!

– Ты имеешь в виду «отшельники», Урсула. Не смешивай языки.

Урсула уперлась маленькими кулачками в бока, склонила голову к плечу – жест, которому она научилась у Нанетт, – и детским голосом требовательно спросила:

– И?

Нанетт поправила одну из ее кудряшек.

– Урсула, относись с уважением к старшим. Твоя мама одна из них! – Урсула сморщила нос в ответ, и Нанетт сдалась: – Дорогая, я думаю, они хотели бы остаться во Франции. Никто из них – ни Луизетт, ни другие, включая дядей, – не хотел покидать ее.

– Так почему же они уехали?

– Это грустная история.

– Расскажи мне.

Они были в саду, где Нанетт окучивала грядки с картофелем. Она остановилась и оперлась на мотыгу, пристально всматриваясь в неспокойное серое море за утесом. Силуэт Сент-Майклс-Маунт возвышался над горизонтом, отделенным от материка высокими полуденными волнами.

– Мне было всего четыре года, когда мы бежали, – начала она. – Но даже тогда я уже понимала, что все боялись.

– Чего?

– Людей. Злых людей. – Нанетт снова взялась за мотыгу. – Мы были ромами. Цыганами. Люди их не любят.

– Почему?

Нанетт пожала плечами:

– Людям всякое приходит в голову.

– Это не ответ!

– Не на все вопросы есть ответы, милая, – уже спокойнее сказала Нанетт.

Она передвинулась на одну грядку вниз и продолжила вскапывать почву. Урсула следовала за ней, то и дело наклоняясь, чтобы вырвать сорняк из разрыхленной земли. Время от времени она задавала какой-то вопрос, но мама не отвечала.

Достигнув конца длинного ряда, Нанетт выпрямилась, потирая спину.

– Ну, хоть здесь закончили. Я так устала, а нужно еще доить коз.

– Нет-нет, маман! Козочки мои. Я подою их.

Нанетт прикрыла губы рукой, чтобы скрыть улыбку. Урсула знала, что попалась на хитрую уловку, но ей было все равно. К десяти годам она уже заботилась о стаде коз, доила их, пасла, следила за запасами сена и кормовой смеси в период зимних месяцев. Не единожды она проводила ночь в хлеву, принимая роды у одной из коз.

В отличие от тетей и дядей, себя Урсула считала корнуоллкой. Она любила старый фермерский домик с длинной, низкой линией крыши и своей тесной спаленкой под свесом карниза. Часами она бродила по пастбищам, пытаясь уговорить диких пони приблизиться. Она собирала моллюсков на каменистом пляже под утесом и поднимала их в ведре по крутому подъему, чтобы тети сварили обед. Она сидела в повозке, когда Нанетт отвозила сыр, мыло и овощи на рынок в Марасионе, и там болтала с домохозяйками и фермерами на английском или корнуэльском – в зависимости от того, какой язык они предпочитали. Она играла с другими детьми, которые туда приходили, особенно с детьми Миган, и иногда ходила на обедню с Миган и ее семьей.