Она замерла и бросила взгляд через плечо. Охотник на ведьм стоял, прислонившись к садовым воротам, полы его потрепанной рясы развевались на ледяном ветру, костлявой рукой он сжимал шляпу с плоскими краями. Это был самый отвратительный человек, которого ей когда-либо доводилось видеть, – и изнутри, и снаружи. У нее снова заныл живот, но теперь это отозвалась таящаяся в нем сила. Нанетт круто развернулась к нему лицом и почувствовала, словно через нее говорит сама Мать-богиня:

– Убирайтесь к черту, месье Бернар! Чтоб ноги вашей больше не было в Орчард-фарм!

Он просунул руку через ворота, отодвинул засов и вошел внутрь. Его больной глаз дико вращался, в то время как сам он, вытянув руку, приближался к Нанетт. Он что-то бормотал: отрывки из Писания, молитвы или, быть может, просто ругань. Нанетт машинально отступила назад. Она, казалось, уже чувствовала, как ее горло сжимают костлявые пальцы.

Кот, вертевшийся у ее ног, завопил, как младенец. Лицо священника приобрело пепельный оттенок.

– Сатана! – прошипел он и, схватившись за уголок шляпы, швырнул ею в кота.

От удара тот завыл с новой силой.

– Сделаешь, как я говорю, потаскуха, – прорычал охотник на ведьм, протягивая к Нанетт усыпанные красными пятнами руки.

Вдруг с крыльца донесся резкий окрик:

– Только коснись ее, священник, и ты умрешь!

Вздрогнув, охотник на ведьм замер на месте, глядя мимо Нанетт на крыльцо. Послышался звук хлопнувшей двери, и Нанетт почувствовала на плече тяжелую руку Клода. Она искоса взглянула на него. В руке у него был топор – тот самый, которым он рубил дрова, чтобы топить печь. Он не озаботился тем, чтобы обуться, но даже в носках имел устрашающий вид – высокий, смуглый, мускулистый от долгих лет труда на ферме.

Лицо священника исказилось.

– Этот ребенок будет моим! – заявил он. – Вот увидите!

Он круто развернулся, так что полы его черной рясы обвились вокруг сапог. Ворота с шумом захлопнулись за ним, а черная шляпа так и осталась валяться в грязи.

Ни Нанетт, ни Клод не двинулись с места, пока священник не уселся на сиденье повозки. Нанетт вздрогнула, когда он резко дернул за поводья пони, заставляя бедное создание свернуть влево на узкую тропу. Он бросил на них единственный взгляд – когда повозка сделала полукруг и развернулась к дороге. Клод только молча поднял топор на уровень плеч. Уезжая, охотник на ведьм потряс в их сторону кулаком.

– Он не шутит, – проворчал Клод, стоя бок о бок с Нанетт.

– Я не отдам ее.

– Мы не сможем защитить тебя.

– Ты только что защитил. – Она склонила голову. – Спасибо тебе. Он хотел навредить мне.

– Он приведет других, – произнес Клод, наконец опустил топор и провел пальцем по гладкой поверхности лезвия. – Того, другого священника из Марасиона.

– Отца Мэддока.

– И не только. Твой ребенок – лишь повод. Они хотят выжить нас отсюда.

В голове Нанетт глухо пульсировала кровь, а живот все еще сводило судорогой от глухой боли, вызванной магией.

– Тогда я избавлюсь от него, – прошептала она.

– Как? Что ты можешь сделать? – спросил Клод, но она уже сорвалась с места.

Выбежав за ворота, она бросилась на вершину горы настолько быстро, насколько позволяло ставшее неуклюжим тело. Впереди зигзагами вприпрыжку бежал кот. За ней поспевали сестры, словно созванные звоном колокольчика. Изабель не закончила доить коз. Флоранс и Флеретт вышли из дома, не помыв посуду после завтрака. Луизетт бросила сыр, который переносила в холодный подвал. Анн-Мари выскочила из запотевшей прачечной, оставив кучу бельевой мелочи в деревянном чане. Она прихватила что-то из кладовой и последовала за сестрами по тропе к храму.

Несмотря на холод, Нанетт обливалась пóтом к тому времени, как достигла валунов, венчавших вершину горы. Она была неповоротлива и шла медленно, так что, когда она шагнула во тьму пещеры, сестры догнали ее. Не было нужды говорить, задавать вопросы, раздавать указания. Их вела магия, и ее мощь была в самом разгаре.

К тому же нельзя было терять ни минуты.

Свеча с толстым фитилем не была новой, хотя сохранила молочно-белый цвет и целостность. Она горела, пока сестры рассаживались.

Нанетт чувствовала, что нужно спешить, но, несмотря на силу, разливавшуюся внутри, двигалась медленно – бесформенное тело замедляло движения. Она не могла сделать глубокий вдох, ей было сложно даже просто стоять на ногах, глядя на кристалл. Она протянула руки и прикоснулась ладонями к холодному камню. Слова появились в ее сознании еще до того, как она дотронулась до него, и объединенная сила сестер наполняла каждый звук.

Это было хорошее заклинание. Сильное, более точное, чем обычно, произнесенное наскоро в силу необходимости. Она повторила его трижды по три раза. Слова перетекали друг в друга, и прежде, чем она закончила, кристалл вспыхнул. Свет – алый, как адское пламя, – полыхал внутри камня. Сестры Нанетт устремились к нему, чтобы взглянуть. Нанетт прикрыла глаза, но багряный свет проникал сквозь веки, отвечая ей, даря надежду.

После завершения ритуала ее тело вновь отозвалось болью. И она была вызвана не колдовством. Нанетт знала, что ее дочь хотела появиться на свет.

Она с трудом поднялась, чтобы занять свое место в кругу, пока свет в кристалле не погас, а после с раздирающими стонами опустилась на колени. Каменный пол под ней заблестел от отошедших вод.

Флоранс и Флеретт, незамужние сестры-близнецы, завопили от страха. Анн-Мари с трудом убедила их не пугать Нанетт.

– Пришло ее время, – спокойно произнесла она.

– Нет! – простонала Нанетт. – Роды должны были начаться не раньше Йоля.

– Мы не можем все предугадать.

Когда первая волна боли прошла, они подняли ее: Анн-Мари с одной стороны, Луизетт – с другой.

– Нужно отнести ее к подножию холма, – предложила Изабель.

– D’accord. – Луизетт говорила так спокойно, будто женщины рожали в пещерах на вершине холма каждый день. – Флоранс и Флеретт, вы собираете вещи. Изабель, пойдешь впереди? Нужно позаботиться о том, чтобы Нанетт не споткнулась.

– Bien sûr.

Спустя мгновение Нанетт, пошатываясь, уже выбиралась из пещеры. Боль прошла, как будто ее и не было. Только промокшие юбки и стекающая по ногам влага теперь неприятно остывали, напоминая о том, что происходило.

– Будет еще больнее, – сказала Анн-Мари. – Мы уложим тебя в постель. Будет нелегко, но ты справишься. Станем останавливаться, как только будет больно.