Букет из двух дюжин роз был огромным, сплошные лепестки. Кьюсак постучал правой рукой в дверь. В кармане лежали ключи, но он все равно ждал, когда ему откроет жена. Сюрприз, зрелищность, россыпь роз на длинных стеблях – какая романтика без стиля? Кьюсак проверил значок со звездами на лацкане, убеждаясь, что его хорошо видно.

Через несколько секунд дверь отворилась. Эми походила на многих других женщин Новой Англии из племени Л.Л. Бина и других великих путешественников: стройная, спортивная и без лишнего макияжа. Ее каштановые волосы блестели, как атлас, когда она стягивала их в хвостик. Голубые глаза сияли, как тысячи сапфиров. Эми была на пять сантиметров ниже Кьюсака босиком, на волосок ниже в сабо и заметно выше на каблуках.

– Привет? – с привычным спокойствием произнесла она.

Не «Привет, любимый. Джеймс, как прошел день?». По большей части Эми обращалась к Кьюсаку «Джеймс». Совсем как Калеб.

И не «Привет. Я безумно соскучилась. Быстро раздевайся, Бивис, и бегом в кровать».

Кьюсак не всегда был Джеймсом. Когда они обнимали друг друга, Эми, пикантности ради, звала его Борисом, Блуто или другими именами выдуманных любовников. По каким-то причинам она предпочитала в постели букву «Б». Ее шутка, веселое поддразнивание любовника.

И не «Привет. Вам что нужно?». Добросердечная натура Эми не позволяла ей рявкать на людей. Но в ее фразе не было ни намека на «любимого» или каких-нибудь Баркли, Блайта или Брэди. Никаких признаков узнавания.

Джимми уже не раз видел этот пустой взгляд, растерянные глаза, пытающиеся ухватить какие-то знакомые черточки. Он много раз слышал это «привет», безошибочный признак сомнения. И безоговорочно любил жену.

До знакомства с Эми Кьюсак никогда не слышал о прозопагнозии. Но вскоре после того, как они начали встречаться в колледже, ему пришлось на собственном горьком опыте познакомиться с этим словом. Кьюсак столкнулся с Эми на улице, и она его не узнала. Совсем. Прошла мимо, даже не подмигнув. Оставила его растерянно стоять на оживленном перекрестке и думать, что же он сделал не так. Это случилось после нескольких совместных недель и череды счастливых «Б».

– Прозопагнозию, – объясняла потом Эми, – иногда еще называют «слепотой на лица». Мы не можем различать черты лица знакомых людей, даже друзей или родственников.

– То есть ты не сможешь отличить меня от других за обеденным столом?

– На коротких промежутках все в порядке. Проблемой будет следующий день. Я забываю лица.

– Так ты даже Хью Джекмана[16]не узнаешь?

– Наверно, нет.

Люди с прозопагнозией различали глаза и носы, они видели разницу между подбородками разной формы. Однако узнать все эти части лица, собранные вместе, было не проще, чем узнать конкретный камень среди сотен камней, отшлифованных водой и ветром. Практически невозможно.

В медицинском смысле случай Эми считался не самым тяжелым. Ее усилий не замечали большинство людей, исключая Кьюсака. Но ей приходилось их прилагать. Временами, особенно в толпе, она не могла узнать собственного мужа.

Поэтому Эми выбрала карьеру герпетолога и работала с рептилиями в зоопарке Бронкса. Ей нравились цвета и узоры на их шкурах. Ее форма прозопагнозии ничуть не мешала отличать одно существо от другого.

За долгие годы Эми разработала много приемов, позволяющих узнать мужа, лишенного многоцветных полос аризонских ядозубов или оранжевых пунктиров гекконов токи. Она узнавала его по голосу. По запаху. По квадратной челюсти и кривой улыбке. Чуточку раздвоенный подбородок тоже помогал, но у Эми был еще один, безошибочный, способ узнать своего Джеймса.

Эми заметила значок с двумя звездами на пиджаке Кьюсака и расплылась в улыбке. Если бы мир увидел эту улыбку, он бы позабыл о Моне Лизе. Эми запрыгнула на Кьюсака, обхватив ногами его поясницу, а заодно и две дюжины роз, и изо всех сил обняла его, не обращая внимания на шипы.

Кьюсак, покачиваясь, понес жену в квартиру. Он прошел по мягкому турецкому ковру в прихожей, стараясь удержать равновесие, но с ноги жены все равно свалилось одно сабо. Казалось, Эми превратилась в гигантского осьминога – длиннющие руки и ноги, сплошь покрытые присосками. Она цеплялась и хваталась, прижимаясь к мужу сразу со всех сторон.

– И что все это значит? – спросил Кьюсак, удивленный таким пылом.

Эми даже не дала ему договорить. Она поцеловала его, потом еще раз, сильнее, и отстранилась. Нежно погладила его щеки и подбородок привычными движениями любовницы, которой они давным-давно знакомы. И только потом расслабила бедра и соскользнула на пол.

– Ого! Дайте знать, когда вашего мужа не будет дома, – пошутил он.

– Розы очень красивые.

Эми забрала букет у мужа, и они пошли на кухню, со всеми ее гранитными столиками, импортной плиткой и прочими атрибутами дорогой ипотеки.

– Что мы отмечаем?

– Кто сказал, что они тебе? – спросил Кьюсак с озорной улыбкой. – У меня есть кое-какие новости.

– У меня тоже, – ответила Эми.

Она вся светилась. Ее голубые глаза сияли ярче всех звезд Новой Англии.

В эту минуту Кьюсаку показалось, что белоснежная кожа Эми еще никогда не выглядела такой чистой. Ни морщинки на лице, кроме маленьких «гусиных лапок» в уголках глаз. Ни малейших признаков возраста, которые обычно проявляются в тридцать, набирают обороты к сорока и прут напролом после пятидесяти. Даже сейчас, расставляя цветы в вазе, подрезая и расправляя, Эми лучилась необычным сочетанием спокойствия и энергии.

– Ты первая, – сдерживая улыбку, сказал Кьюсак.

Он взял с кухонного столика бутылку австралийского каберне, наполнил один бокал и начал наполнять второй.

– Мне не надо, – остановила его Эми.

В ее стакане было от силы тридцать грамм «Вулф Бласс»[17].

Кьюсак удивленно поднял брови. Эми никогда не напивалась, но и никогда не отказывалась от спиртного. По вечерам, когда они вместе отдыхали, она всегда нянчила бокал вина.

– Так что за новость, Эм?

– Я уже сказала.

– Вот блин, девчонка, – ответил он в духе своей сомервилльской юности, – как с тобой непросто.

Эми не ответила. Она смотрела ему в глаза своими сияющими сапфирами и улыбалась до ушей, счастливая и загадочная одновременно.

– Я уже сказала.

Кьюсак моргнул пару раз. Отпил каберне и внимательно посмотрел на ее почти пустой бокал. Внезапно до него дошло.