нет.

– Почему?

– Не было времени на это.

Комиссар рассмеялся.

– Есть на заводе один мужик, так у него шестеро. Всю жизнь по стране от завода к заводу мотается с женой. Разговоры с ним, это настоящий кошмар – дети, дети, дети… Младший, старший, второй, школа, драки, скоро внуки. Вот у него нашлось время.

– Что ты хочешь от меня услышать, Ансельмо? Что я никогда не хотел себе такой жизни? Примерно тогда же, когда я в последний раз сходил в церковь, я понял, с чем хочу связать свою жизнь. Я знал, что на этом пути будет много драк, перестрелок, женщин и выпивки, я знал, что всю свою жизнь буду неприкаян и бездомен… А еще я знал, что хочу этого больше всего на свете! Но чтобы жить такой жизнью я должен быть один и уметь без промедления покидать места. Я понял это еще тогда, Комиссар, и без сожалений оставил родной дом. Поэтому у меня и не было времени на семью и детей. А ты при следующей встрече спроси у своего знакомого с завода, знает ли он разницу между троцкизмом и сталинизмом, понимает ли, почему профсоюзное движение в тупике, осознает ли, что мы живем в эпоху, когда власть начинают концентрировать в своих руках наднациональные организации? Нет, он ничего этого не знает, да ему и не интересно – у него нет на это времени…

– Прости, Бородач, я задал это вопрос не столько тебе, сколько самому себе. Просто, иногда я смотрю на них, обремененных долгами, детьми… любовью, и думаю, а стоила ли моя жизнь того, чтобы ее прожить?

– А я не думаю над этим, Комиссар. Жизнь уже прожита. Мы те, кто мы есть. Глупо сожалеть о том, что уже свершилось.

Бородач воздел стакан над головой и произнес тост:

– За нашу Революцию, Комиссар!

– Да, Бородач, за Революцию…

Глава 10

Забывчивость

Бьянка Коскарелли жила в старом доме в Трастевере21 неподалеку от Тибра. Этот дом принадлежал ее семье уже несколько поколений, еще со времен Наполеоновских войн. Представители этой незнатной, но достаточно уважаемой фамилии участвовали во всех важных событиях итальянской истории последних полутора сотен лет. Войны с Австрией, Рисорджименто22, экономический бум второй половины прошлого века, войны в Африке, Первая мировая война, фашистский подъем, Вторая мировая война – деятельная причастность к истории Италии была одной из традиций семьи Коскарелли. Была в этой семье и еще одна традиция: терять своих детей на полях сражений. Дед Бьянки погиб в Первую эфиопскую войну, отец в одном из бесчисленных сражений при Изонцо23, а супруг в 1943-м, защищая Рим от немцев.

Ныне в семейной вотчине жила лишь Бьянка. Сальваторе Кастеллаци связывали с ней приятельские отношения, завязавшиеся еще до Войны. Достаточно странным образом Бьянка Коскарелли не была связана с кинематографом, кальчо или политикой – Сальваторе даже не помнил толком, как с ней познакомился. Кажется, это было на каком-то светском приеме.

Он захаживал к ней иногда, но не очень часто. Одинокая Бьянка, мучимая нерастраченной любовью и скукой, была очень заботлива по отношению к нему, пытаясь создать у Сальваторе что-то вроде ощущения домашнего уюта. Кастеллаци, последние двадцать лет своей жизни почти все время живший один, немного тяготился этим непривычным чувством. Впрочем, иногда ему очень не хватало вкусной домашней еды, теплых бесед и вполне искренней заинтересованности Бьянки в его делах.

– Как тебе ризотто?

– Восхитительно, как и всегда, дорогая!

– Я рада.

Бьянка улыбнулась. Она была на два года старше Сальваторе, ее волосы были полностью седы, но улыбка все еще напоминала о том, что Бьянка очень красивая женщина. Кастеллаци улыбнулся в ответ, протянул руку к бокалу вина, но сделал это слишком резко, что немедленно отозвалось в спине – Сальваторе ухитрился оставить открытое окно на ночь и теперь мучился застуженной спиной. Похоже, боль нашла свое место на его лице, потому что Бьянка мгновенно спросила:

– Спина болит?

– Да, простудил, наверное.

– Мажешь чем-нибудь?

Сальваторе пренебрег лечением, но, не желая беспокоить Бьянку, соврал:

– Да, с утра намазался.

– Хорошо. Сам знаешь, спину лучше не запускать, Тото.

– Знаю… Ты так и не сказала, как твои дела?

– Да какие у меня дела, Тото – цветы, книги и старость.

– Как поживают Франческо и Роза?

– Ческо пишет, что все хорошо. Обещает приехать следующим летом в гости. Я вот хочу предложить ему прислать Луку и Бьянку на Рождество, но как-то не решаюсь.

– Почему?

– Боюсь немного. Не хочу быть для них скучной бабушкой, к которой они будут приезжать только по указке родителей. К тому же Рождество, это все же семейный праздник.

– Ты вообще-то тоже их семья, дорогая.

– Так Ческо и зовет меня перебраться к ним в Милан, а я не хочу бросать дом. Хотя, может на Рождество и имеет смысл съездить.

– Тоже вариант. А Роза?

Бьянка потемнела лицом:

– А Роза не пишет, что все хорошо. Последнее, что я от нее получила, это письмо о том, что Билли закончил школу и поступил в… как они это называют?.. Колледж! Это было в начале лета. Я с тех пор отправила уже три письма…

– Сочувствую, дорогая.

– Не стоит, Тото. Я все понимаю. Это грустно, но повзрослевшим детям не нужны родители.

– При чем здесь нужда? Как насчет заботы и самой банальной вежливости?!

– Да ты-то от чего так распалился, Тото? Дети вырастают и покидают родительский дом, так стало не сегодня и даже не вчера, так было всегда.

Сальваторе обратился к себе: «А чего это действительно я так распереживался?» Ответ был прост, но изрядно удивил самого Кастеллаци:

– Просто я не хочу, чтобы ты провела Рождество в одиночестве.

Бьянка улыбнулась:

– Тогда ты приходи!

– Хорошо, постараюсь.

Бьянка начала убирать со стола и возиться с кофе, отмахнувшись от слов Сальваторе о том, что это подождет, а равно и от его помощи. Через полчаса они перешли в уютные старинные кресла, которые, казалось, даже пахли не ветхостью, а самим временем. Разомлев то ли от вина, то ли от сытости, то ли от ощущения дома, Сальваторе завел беседу о своих делах:

– Знаешь, дорогая, я встретил за последнее время двух удивительных молодых людей.

– Что же в них такого?

– Парень просто привязался ко мне, когда я ужинал. Узнал меня, представляешь? Меня лет десять никто не узнавал.

– Тебе было приятно?

– Ты же знаешь, что нет – я никогда этого не любил. Он буквально заставил меня