Во-первых, он опасался того, что его пристальное внимание будет обнаружено, а во-вторых, рассчитывал на то, что Комиссар, глянув незамыленным взглядом, увидит какие-то возможности, которые Бородач упустил.

Они сидели в машине, которую Итало купил по приезде в Рим – в финансах он благодаря своей работе по всему миру на протяжении последних лет ограничения не испытывал. Малатеста, как и всегда в это время, ужинал в ресторане неподалеку от своего дома. Телохранитель сидел через три столика и пил кофе.

– Это он?

– Я же говорил тебе, что так и не смог увидеть его лицо, хотя кого-то он мне напоминает…

Утомленный рабочей сменой, Ансельмо был в не самом лучшем настроении и явно хотел поскорее добраться до дома.

– Но ты видел его фигуру, его жесты!

– Да, но это было давно. Да и не было в них чего-то необычного или запоминающегося.

Бородач кивнул. Это было не очень важно. Малатеста был фашистом и приближенным Микелини – Итало все равно планировал его убить, даже если бы каким-то причудливым образом оказалось, что это не тот чернорубашечник, который пытал Комиссара. Немного неожиданно за столик Малатесты села его сожительница – Бородач упустил, когда она пришла, кроме того, обычно адвокат ужинал в одиночестве. Они поцеловались в щеку, но Итало не сказал бы, что это был очень уж нежный жест.

– Женщина, с которой он живет. Жена или спутница. Большего сказать не могу. Обрати внимание на человека в бежевом пиджаке, который пьет кофе.

Ансельмо потребовалось некоторое время, чтобы заметить телохранителя. Наконец, Комиссар спросил:

– Вижу. И что с ним?

– Сегодня Малатеста покупал «Коррьере делла Сера», а этот человек купил «Ла Газета делло Спорт» в одном и том же ларьке с разницей в три минуты…

– Может, просто совпадение?

– Нет, не совпадение. Потом Малатеста поехал в штаб-квартиру Социального движения, и этот человек поехал за ним. Обедали они тоже в одном ресторане. Затем, ближе к вечеру, Малатеста кормил голубей на Испанской лестнице – для него это ежедневный ритуал – этот человек флиртовал с какой-то девицей не более чем в двадцати метрах от адвоката.

– Кто? Карабинеры или кто-то из наших?

– Я тоже сперва так подумал, но на самом деле, это его телохранитель.

– Ты уверен в этом?

– Почти наверняка. Здесь мы больше ничего не увидим, поэтому поехали к его дому.

Подъезжать совсем вплотную к дому Бородач не решался, опасаясь, что их интерес кто-нибудь обнаружит.

– Ты смог составить план дома?

– Нет, шторы все время задернуты, даже когда дома только его жена.

– А что насчет проникновения?

– С него станется поставить сигнализацию. В целом же, все по высшему разряду: окна снаружи не открыть, на первом этаже решетки, двери толстые и тяжелые – плечом не выбьешь… да мне, честно говоря, кажется, что даже гранатой не выбьешь.

– Так какие у тебя идеи?

– В том-то и дело, что практически никаких. Нужно выманить его, привлечь чем-нибудь.

– Ты же сам говоришь, что он очень осторожен.

– Да, поэтому это должно быть что-то, что заставит его забыть об осторожности… или кто-то.

Комиссар верно понял намек Бородача:

– Я не буду помогать тебе в похищении женщины, Итало!

– Я и сам этого не хочу, но других вариантов я не вижу.

– Это тоже не вариант… Может, имеет смысл отступиться, Бородач?

– Да, что же с вами со всеми такое?! Первые трудности и вы уже поднимаете лапки к верху! Нет, это должен быть он! Ты же видишь, что это не просто старик – ему есть чего бояться, раз он так осторожен. И, я напомню тебе, он пытал тебя на протяжении целой недели, а потом приказал расстрелять тебя и еще десять человек!

– Я помню…

– Это должен быть он, Комиссар! Именно он, палач, который решил укрыться от своего прошлого под пустой респектабельностью, но от справедливости так легко не спрячешься.

– Хорошо, пусть это будет он, но от того, что мы это решили, он не стал менее осторожен! Какие у тебя планы, Бородач?! И я имею в виду планы, которые не включают в себя похищения женщин…

Этот аргумент Бородач вынужден был принять – планов не было. Он долгим взглядом посмотрел на дом, в котором никого не было.

– Пока никаких… Буду думать… Комиссар, можно я пару дней перекантуюсь у тебя?

– Да, конечно. А что случилось с той ночлежкой?

– Я свалил оттуда – хозяин меня сдал. Прошлым вечером вселились двое в соседнюю комнату. Настоящие мордовороты, по виду, фашисты.

– С чего ты взял?

– Чуйка у меня, Комиссар, и, прежде чем ты скептически хмыкнешь, я скажу, что чуйке я в таких вопросах доверяю намного больше, чем фактам. Возможно, поэтому до сих пор жив.

Ансельмо жил в небольшой квартирке неподалеку от фабрики. Бородач в очередной раз удивился тому, что такой уважаемый человек, как Комиссар, не видит очевидного несоответствия своего образа жизни своим заслугам.

– Аккуратно, в прихожей лампочка перегорела – уже третий день забываю новую купить. Из еды есть вареная картошка и курица оставалась. Могу отварить пасты, если хочешь.

– Без разницы.

– Кофе будешь?

– Лучше вино.

– Вина нет… Есть немного граппы.

– Годится.

После ужина Комиссар с Бородачем устроились за кухонным столом вместе с граппой. Ансельмо часто зевал и почти мгновенно захмелел. Бородач же, напротив, не чувствовал, ни усталости, ни опьянения.

– За паших товарищей!

Комиссар стоял не совсем твердо, но произнес тост с такой горячностью, что Итало сразу вспомнил, в чем была главная сила Ансельмо – он бился только за то, во что искренне верил, а потому, когда он говорил о борьбе, не возникало никаких сомнений в его честности.

– За товарищей!

Комиссар рухнул на старенький табурет, который жалобно заскрипел от такого обращения.

– Сколько замечательных мальчишек и девчонок погибло за нашу Революцию?

– Не сосчитать.

– Нужно считать, Бородач! Нужно, несмотря на боль. Я каждый раз, когда в церковь прихожу, я не молюсь – я считаю павших, всех, кого могу вспомнить… А ты давно был в церкви?

– В шестнадцать лет.

– Совсем давно. В прошлой жизни… У тебя есть дети, Бородач?

– Да, двое, минимум.

– Это же замечательно! А как их зовут?

– Понятия не имею. Одного я никогда не видел, второго видел лишь раз сразу после его рождения.

– Я не это имел в виду – такой и у меня есть, хотя я не уверен, что он от меня. Ее за две недели до нашего первого раза изнасиловали в плену. Я имею в виду детей, которых ты воспитываешь, растишь, следишь за успехами, переживаешь неудачи…

– Нет, таких