– Что это, Александр Юрьевич? – начальник посмотрел поверх очков на своего подчиненного.

– Переквалификация дела Иконникова. На статьи сто пять и двести девяносто шесть.

– Обоснование?

– Нападение на конвой изолятора и убийство заключенного. Это беспроигрышный вариант: фактура на поверхности.

– А что с этим… э-э, дезертирством и… что там еще, хищение служебных денег?

– Дело тухлое. Боюсь, в суде мы не сможем это доказать. Кроме того, они наняли этого жучка-адвоката… Зильбермана.

– А-а, этот еврейчик, проныра!

– Он на процессах дела так выворачивает… От него все московские следователи стонут.

– Только не пойму, Александр Юрьевич, – усмехнулся начальник следственного отдела, бросив на Муранова внимательный взгляд, – что это ты так взъелся на этого Иконникова?

– Поиск истины, товарищ полковник. Ничего личного.

– Хорошо, оставь мне «дело». Завтра пойду к прокурору.

Плешкунов вышел из метро и повернул на Мясницкую улицу. До дома идти далековато, около километра, но он любил ходить пешком по своей улице. Несмотря на то что это центральный район Москвы, она, эта улица, какая-то «уютная»: здесь нет плотного потока машин, сутолоки, как на других улицах, мало надоедливой рекламы.

Погода стояла тихая, безветренная, падал легкий снежок, очищая загазованный городской воздух от выхлопных газов. Неожиданно в голову Ростиславу Аверьяновичу пришла странная мысль: как легко у нас в стране можно попасть в тюрьму. По роду своей профессиональной деятельности он хорошо разбирается в вопросах внешней политики, что же касается внутриполитических проблем в своей стране, то он касался их редко, время от времени, когда не заниматься ими было невозможно.

История с подполковником Иконниковым обнажила перед ним удивительное обстоятельство: оказывается, наша судебная система далеко не совершенна. Попасть в тюрьму может любой человек. Достаточно следствию иметь подозрения в отношении человека, при умелой обработке эти подозрения превращают в факты, а факты – в доказательства.

Иконникова он знает давно. Обвинение его в похищении денег на оперативные расходы и побег за границу – чушь! Убил человека с особой жесткостью – бред! Если и убил, то только защищаясь. Адвокат рассказал ему, что сегодняшний ИВС представляет собой худший образец времен НКВД.

А вот если бы ты, Ростислав Аверьянович, оказался на его месте? Эта мысль неприятно ужалила сознание и заставила внутренне содрогнуться. Как бы ты поступил на месте Иконникова? Да, наверное, так же. И зачем надо было его арестовывать? Следствие утверждает, что это необходимо, так как, имея загранпаспорт, он может сбежать за границу. Нелогично. Да если бы он хотел сбежать, то давно бы сбежал. И Каретников – фрукт еще тот!

Ростислав Аверьянович почувствовал, что за ним следят. Именно почувствовал, а не увидел. Он вскинул левую руку, чтобы посмотреть время на наручных часах. Зеркальный циферблат отразил иномарку метрах в двадцати от него. Эту же иномарку он видел, когда выходил из метро. Машина медленно ехала вслед за ним. Странно, меня «пасут»? Если это наружка, то какая-то глупая, непрофессиональная. Кто же за пешеходом следит на машине?

Ростислав Аверьянович обернулся, чтобы перейти на другую сторону улицы. Машина, следовавшая за ним, резко рванула вперед. Он что, ненормальный? Эта мысль только мелькнула в его голове, затем вдруг пришло понимание: водитель сознательно едет на него! Плешкунов был уже на середине дороги, увернуться от машины невозможно. Единственное, что можно сделать, – резко прыгнуть вверх, чтобы пропустить машину под собой. В западных боевиках герои фильмов так и поступают. Но, во‑первых, фильмы и реальная жизнь – вещи, часто не совпадающие. Во-вторых, он уже стар для таких прыжков.

Плешкунов успел повернуться навстречу машине, свет фар ослепил его. В самый последний момент он отпрыгнул в сторону, однако машина успела зацепить его правым крылом. Старый генерал несколько раз перевернулся в воздухе и упал на асфальт. Покушение, мелькнула последняя мысль, и – полный провал в темноту.

Максим стоял у оконной решетки и смотрел вверх. Серое небо в клеточку стало привычной декорацией его новой жизни. Он брал крошки хлеба и клал их на узкий каменный подоконник квадратного окна. Птицы через решетку проникали в камеру, толкаясь и чирикая, клевали угощение. В основном прилетали воробьи, иногда синички. Толстые голуби не могли пролезть через решетку. Они цеплялись когтями за прутья, шумно хлопали крыльями и недовольно урчали.

Вчера было свидание с адвокатом. Эдуард Исаакович сообщил очередные безрадостные новости. Свидание с женой следователь не разрешает, ссылаясь на какой-то пункт уголовно-процессуального кодекса. Плешкунов все еще находится в больнице. Его перевели из реанимации в обычную палату, но состояние его по-прежнему тяжелое. Жить будет, но останется инвалидом. То, что это было покушение, в этом Максим не сомневается. М-м-да, серьезные ребята играют против меня. И кто за ними стоит?

Артура Долидзе Плешкунов найти не успел. Теперь его будет разыскивать адвокат. Эдуард Исаакович – адвокат, конечно, хороший, но у него оперативных возможностей меньше, чем у Плешкунова. Жаль Ростислава Аверьяновича! Хороший был начальник.

Следователь шьет статью сто пять, пункт «б» – от восьми до двадцати лет. Пять человек показывают против меня, бывшие сокамерники и этот вертухай. Понятно: спрессовали. А у меня ни одного свидетеля. Хреново! Эдуард Исаакович говорит, что еще не все потеряно. Он наскреб кое-какую информацию о том беспределе, который организовало начальство в изоляторе. Обещает, что будет подавать апелляции и дойдет до Верховного суда. Только поможет ли это?

Послезавтра Новый год. В прошлом году Максим достал для своих билеты на самую главную елку страны – в Кремле. Дети были очень довольны, особенно Оксана. Она, вернувшись домой, взахлеб рассказывала, какой был Дед Мороз и как он спасал Снегурочку от злого Бармалея. Как они там сейчас? Алле тяжело. В последнем письме она написала, что судья во всем разберется, все закончится хорошо и она еще больше любит его.

– Михалыч, давай партейку в шахматы? – предложил сокамерник Сергей.

– Неохота.

– Ну, тогда чайку?

– Это можно.

Этого Сергея подселили к нему три дня назад. Говорит, бывший военный. Только что-то непохоже. Блатной жаргон нет-нет да и проскальзывает. На теле полно татуировок. В офицерской среде такое не одобряется. В первый же день стал убеждать, что в его ситуации надо идти на сотрудничество со следствием: можно скостить половину срока. Грубо все-таки работает у нас следствие. Подсадить камерного агента к профессиональному разведчику?

– Иконников! – Окошко в двери открылось, в нем обозначилась физиономия дежурного у камер.

– Есть такой, – Максим резко повернулся к двери.

– Письмо.