всё-таки остаться в странном этом убежище до утра, как и хотел сначала. Разжёг огонь в остывшей жаровне, перекусил подбитым дорогою голубем, глотнул вина из поясного меха, разомлел и тут, взбрело ему в голову то, что обычно приходит на ум мужчинам наедине с юной красоткой. Недолго думая, этот проклятый кобель взобрался на ложе, к спящей девице под бок, да и попользовался ею всякими способами, какие только сумел выдумать. А та и бровью не повела, спала себе, как и прежде, не зная в своём забвении, что с ней приключилось.

До самого утра развлекался он с её бесчувственным телом, а после, погасив угли в жаровне и заперев покрепче двери, пошёл себе прочь, будто ничего и не было. Вскоре услышал зов своих приятелей, что без отдыха его искали с самого вечера, вышел с ними к лагерю и после недолгого совета, решили они заканчивать охоту и поворачивать в обратный путь. О случившемся же ночью Энгус никому ни словом не обмолвился. Видимо, в тот раз желание прихвастнуть в кои-то веки пересилили осторожность да жадность. Знал он, что едва услышат его побратимы о неизвестной красавице, что спит мёртвым сном в этакой глуши, всем им непременно захочется на неё взглянуть, а там, может, и не только… А, ну, как кто-нибудь из них и вовсе решит забрать чудесную находку с собой? А ну, как слух о ней дойдёт до ревнивицы-жены? Нет уж, рассудил муженёк, не всякая добыча должна быть поделена поровну. Король он, в конце концов, или нет?! В общем, так и покинул мой неверный супруг те места, никому о своём приключении не рассказав, но твёрдо решив непременно вернуться, как только выдастся такая возможность.

Я же в те дни ни о чём подобном и не догадывалась, время своё, по большей части, проводила в уединении, за книгами, зельями да горестями матери, разлучённой с любимыми детьми. Погружённая в эти материи, я не заметила, что муж мой сделался необычно задумчив и меланхоличен, то улыбается без причины, будто своим собственным мыслям, то вздыхает о чём-то, то глядит вокруг блуждающим взглядом, ничего не видя и не слушая, что ему говорят. А вот королева-мать, та сразу насторожилась. Стала она и так, и эдак подступаться к сыну с вопросами, но ничего добиться не смогла, решила, что снова всему виной моё злое колдовство и невзлюбила меня ещё пуще прежнего, только что под ноги не плевала при встрече.

Зима в тот год выдалась долгая и холодная, а едва сошли снега, зарядили дожди и лили чуть ли не до самого Майского дня22, наводя тоску и смуту даже на самых разумных из людей. Но едва наладилась погода и крестьяне с облегчением вздохнули, выйдя, наконец в поля, как явилась новая напасть – половину скотины в королевстве выкосил неизвестный мор, что удалось унять лишь к самому празднику жатвы.23

Даже при королевском дворе настроения были мрачные, тёмные же селяне и вовсе помешались, всюду носились тревожные слухи о злом проклятии, колдовстве и чарах, призванных погубить их никчёмные жизни. Некоторые даже осмеливались прямо винить во всех своих бедах правителя, и, то там, то тут, по доносам соглядатаев, поминали люди древний жестокий обычай, не так уж давно ещё дозволявший сменить утратившего милость богов короля да вернуть земле процветание.

Муженёк мой, ещё с осенней поры загрустивший, от таких новостей и вовсе приуныл. Стал искать совета сперва у мудрецов да законников, после у прорицателей, даже обо мне вспомнил – приполз в ночи полупьяный, валялся в ногах, скулил от жалости к себе, просил всё наладить, будто это вот так просто, раз плюнуть. Золотые горы обещал, любые жертвы готов был принести, любую цену уплатить, лишь бы не оказаться как-нибудь в священных топях с петлёй на шее да кинжалом в печени. Только что я могла сделать, если древние боги и впрямь потеряли терпение?

Он ведь не хуже меня знал старый обычай, который грубо нарушил, взойдя на престол через отцовский труп, да ещё и в обход достойнейших претендентов. Так я ему и отвечала, и за эту правду получила в благодарность с пяток проклятий да синяк на скуле.

Единственный, кто не унывал и не выказывал тревоги был приблудный монах. Тот напротив, словно сбросил добрый десяток лет, приободрился, с удвоенными силами свои россказни повёл на каждом углу, всё твердил о карах за грехи неправедных да об искуплении и покаянии, тогда, мол, в единый миг оставят беды освящённую землю и настанет пора благодати, какой раньше здесь не знали. И многие слушали, даже те, кто в иное время лишь смеялся над его болтовнёй, а более всех королева-мать. Она и к сыну стала подступаться с этими разговорами, так и эдак расписывала ему выгоды, что обещает новый её бог, стоит, де, только ему поклониться да принять от него новое имя.

Очень мне не нравились эти речи старой королевы, чуяла я в них недоброе, но вслух против не выступала. Знала, хоть велика была нежная привязанность мужа к матери, и, будучи королём, потакал он ей во всём, но вот советы, противные собственным желаниям, слушал в пол-уха, а уж исполнял и вовсе не чаще, чем яблони в зиму расцветали.

Однако же, ничто не длится вечно, в том числе горести, и, к тому времени, как собран был первый урожай, волнение в королевстве поутихло. Вешние дожди, хоть и задержали посевную, всё же пошли земле на пользу, а поредевший числом скот втрое быстрее нагулял жиру на сочной траве, так что, закрома удалось наполнить довольно, чтобы продержаться зиму не голодая.

Муж мой, посеревший лицом от пережитых страхов, снова вернулся к милым его сердцу забавам – играм, гульбе да охоте, и предавался им с утроенным рвением. В скором времени он со своею свитой вновь оказался в дальних лесах, где так удачно охотился в прошлом году и, конечно, не утерпел, первым делом поспешил наведаться к обиталищу спящей красотки. Каково же было его удивление, когда в заброшенном доме обнаружил он вместо бесчувственной девицы вполне живую и бодрствующую молодую женщину с двумя младенцами на руках!

Молодая мать сперва очень испугалась появления незнакомца, ударилась в слёзы, пала на колени и стала просить его пощадить её саму да детишек не обижать. Принялась причитать что-то о своей горькой доле, мол, она единственная дочь правителя соседних земель, а причиной её мёртвого сна стало злое проклятие да нарушенный гейс. Лепетала