— Ты всем спой, — ответил Абрамыч и приготовился слушать. Саблин подошел к роялю и взял несколько быстрых аккордов.

Хоть любовь и зла

Полюби козла

Хоть любовь и зла, зла

Полюби козла

— Сочинялся только припев, — признался он. — Остальное потом придумаю.

Хоть любовь и зла

Полюби козла

Хоть любовь и зла, зла

Полюби козла

Шум голосов в кают-компании умолк, моряки окружили курсанта, принялись отбивать такт песни, и даже Абрамыч нежно похлопывал по крышке рояля огромной лапой, на которой были наколоты восход и чайка над морем.

— Теперь все вместе! — кричал Ларионов, расчехляя гитару.

Хоть любовь и зла

Полюби козла!

— Все хором!

Хоть любовь и зла, зла

Полюби козла!

Полюби козла!

Полюби козла!

В кают-компании творилось что-то невообразимое. Моряки выхватили из шкафа, какие под руку попались, музыкальные инструменты и принялись вовсю дуть, барабанить и звенеть. Откуда-то на столе появились ром, финики, пломбир, много еще было спето песен, и я не помню, как уснул в тот вечер.

Необходимость делиться заложена в живом организме на клеточном уровне.

(Академик А. Н. Краснов. Лекция в Дорнахе. 23 марта 1933 года)

В тот вечер четверга, когда Романов пил на бульваре водку с бывшими коллегами, в доме по Варсонофьевскому переулку, Мила устроила спиритический сеанс. Нависающий абажур по плетеной бахроме сливал свет на равнину круглого стола, на стенах дрожали тени, и встреча со сверхъестественным представлялась скорой и очевидной. Кроме хозяйки и ее мужа, в комнате присутствовали еще двое: детский писатель Сергей Журавлев и художник-миниатюрист Барбакару, автор скульптуры «Взрыв сверхновой» (палладиевая горошина на огромном кубе из черного мрамора — установлена во внутреннем дворе здания Академии наук).

Нависающий абажур по плетеной бахроме сливал свет на равнину круглого стола, на стенах дрожали тени, и встреча со сверхъестественным представлялась скорой и очевидной

Хозяйка давно положила руки на стол и поглядывала на доцента, который, затеяв ученую беседу с Журавлевым, живописал перед тем перспективы развития теории виртуальных сообществ с точки зрения социологии, физиологии и семиотики:

— Идеи русского космизма возрождаются и начинают жить новой жизнью в эпоху виртуальной реальности, — Краснов произносил слова мягко и вкрадчиво, отчего сидящему за столом Барбакару хотелось пойти и умыться холодной водой чтобы не уснуть. Вместо того он достал из портсигара папиросу и принялся постукивать мундштуком по бархатной скатерти.

— В основе взаимодействия пользователей любой сети лежит, по сути, христианская идея соборности, — продолжал доцент, — она опирается на образ множественности православной Троицы.

— Возможно, именно по этой причине героиню «Матрицы» звали Тринити, — согласился Журавлев. — В сущности, это и есть новый Вавилон, где, в отличие от старого, языки не разделяются, но наоборот — появляется универсальный лексикон из смайликов.

Барбакару перестал стучать по столу и прикурил:

— Может быть, начнем?

— Одну минуту, — сказал доцент. — Хочу кое-что сказать. Прежде всего, сообщаю, что как человек науки, я ни на микрограмм не верю в такой способ познания как спиритизм.

— Почему же тогда вы участвуете? — спросил Журавлев.

— Моя семья живет в этом доме давно. Я слышал рассказ отца о том, что мой дед, академик Александр Романович Краснов, перед тем как его репрессировали, спрятал здесь что-то ценное. Теперь, когда нас вот-вот выселят, я готов предпринять что угодно, лишь бы найти то, что принадлежит мне по праву.

— А за что его арестовали? — поинтересовался Журавлев.

— Он имел непосредственное отношение к подготовке Сталинградского мира, — объяснил доцент. — Такой исход войны не устраивал ни одну из сторон, и потом полетело немало голов. Мила, мы готовы.

Двумя часами ранее с Малой Лубянки в Варсонофьевский свернул огромный джип типа «Potemkin». Отражая никелированными трубами неоновый свет разноцветных витрин, джип неслышно проехал по переулку и остановился. Освещаемые огоньками приборной доски, за пуленепробиваемыми стеклами сидели трое, а точнее — двое и водила.

— Вот этот дом, Сергей Александрович, — почтительно произнес сидящий впереди юноша с темными прямыми волосами и четким профилем. — Может, посветить фарой-искателем?

— Много вопросов задаешь, Леопольд, — толстяк говорил совершенно спокойно, но было в его голосе нечто, от чего молодой человек на переднем сидении съежился и моментально умолк. — Болтун — находка для шпиона. В общем, так. Дом этот я покупаю. Но со скидкой десять процентов.

— Но как же, Сергей Александрович, — заныл Леопольд, — мы же договаривались… конца девятнадцатого века, русский модерн, пять этажей, мраморные лестницы, высота потолков… — бубнил он вполголоса.

— А это что? — указал толстяк на одиноко светящееся окно на пятом этаже.

— Это… как что? Окно… Люди… жильцы недовыселенные… — неохотно отвечал Леопольд. — Да вы не обращайте внимания, не проблема, послезавтра их здесь не будет…

— Не проблема? Я на это светящееся окно гляжу уже почти семьдесят лет! — ощерился Синичкин, как будто кто-то тяжелым спецназовским ботинком только что наступил ему на мизинец. — Это еще тогда была проблема, здесь профессор знаменитый жил, знал бы ты сколько сил было потрачено, чтобы его вывезли куда следует. Меня потом чуть не разжаловали, когда он умер на допросе. Повезло, что сердце у него было слабое — на него все списали. Так то же было тогда. А теперь — газеты, телевидение, Интернет… Короче. Здесь не остается ни одного человека, и мы возвращаемся к разговору. И еще. Если бы твоя бабушка не была моей давней знакомой, мы беседовали бы сейчас в другом месте и по другому поводу. Все понял?

— Да я сам проконтролирую… Могу прямо сегодня… Куда следует… — лопотал Леопольд испуганно и одновременно радостно, что дело хотя и не выгорело сразу, но проблема оказалась разрешимой. — Я их за полчаса…

— Не сейчас. Без меня все. Не дергайся, Леопольд, — толстяк удобнее устроился в кресле. — Поедем сейчас ко мне. Выдам кое-какие технические средства. А бабушке — привет.

Водитель повернул ключ, джип мелко задрожал, и через минуту уже мчался по крайней левой полосе, распугивая зазевавшуюся автомобильную мелочь солидным кряканьем спецсигнала.

Еще через час на том же месте остановился неприметный микроавтобус. Окруженный попискивающей аппаратурой, Леопольд надел наушники, направил длинный микрофон в желтое пятно на пятом этаже и стал медленно проворачивать блестящее колесико. После неизбежного шипения в наушниках послышались голоса.