Трепсвернон размял пальцы. Этим он не желает ничего дурного, убеждал себя он, неужели нельзя позволить себе таких маленьких личных развлечений? Задумавшись об отсутствующем обсуждаемом Фрэшеме, Трепсвернон грыз кончик вновь обнаруженной ручки Суонзби. Была она дешевой и полой, и он порой тревожился, что прогрызет ее насквозь. Выбрав новую пустую каталожную карточку, он написал:

фрэшоприя (сущ.), должность или место тупицы, обретаемые благодаря деньгам

Теренс Кловис Фрэшем был одним из тех немногих, кому шепелявость Трепсвернона предоставляла повод к жестокости. У Суонзби Фрэшем был вполне любимчиком – но не потому, что блистал особенными талантами лексикографа или как-то особенно прилежно трудился. Был он, однако, до крайности богат ввиду какого-то семейного предприятия по производству варенья. Ровно с такой же пользою имелся у него подлинный навык притягивать и тешить самолюбие у своих до крайности богатых друзей. То и дело, когда б ни истощались сундуки проф. Герольфа Суонзби, Фрэшему удавалось собрать некоторое блескучее и набрякшее суаре, выдоить из своих компаньонов и знакомцев пожертвования – и деньги волшебно возникали. Сей дар приращенья фондов словаря означал, что когда бы Фрэшем ни появлялся в Суонзби-Хаусе лично, чествовали его как князька и благодетеля.

По временам Трепсвернону попадались приглашения на подобные благотворительные мероприятия по сбору средств: танцы либо регаты, смотря какое время года, – однако никогда не ощущал он позыва их посетить. Предложить ему было, в конце концов, нечего, и он нисколько не сомневался, что кто-нибудь придерется к его облаченью или сам он допустит некий неловкий просчет в этикете. Теренф Кловиф Фрэфем. Согласно приглашению, спорхнувшему ему на конторку в прошлом месяце, Фрэшема приняли в «Общество 1500 миль» по случаю его, Фрэшема, двадцатисемилетия, и не соблаговолит ли Питер Трепсвернон присоединиться к нему, Фрэшему, на праздновании сего достижения?

Имелось множество причин сильно пить в присутствии Теренса Кловиса Фрэшема. Он был пригож, снискал успех, а осанка у него была как у профессионального теннисиста. Вместе с фехтованием и плаванием на длинные дистанции теннис был тем видом спорта, по каким он входил в университетскую сборную. Напротив, Трепсвернон – если понятие контрастов здесь применимо – располагал осанкою посредственного шахматиста. К тому же Фрэшем обладал в особенности пренеприятным свойством похваляться, при сем оставаясь вроде бы попросту чарующим. В наем «Новому энциклопедическому словарю Суонзби» он поступил одновременно с Трепсверноном, и они были ровесниками.

Если верить приглашенью на торжество, Фрэшем заслужил вступление в «Общество 1500 миль» тем, что успешно вернулся из Сибири. Деянье сие финансировалось «Суонзби-Хаусом» для того, чтобы к грядущим томам изучить этимологию слов шаман, струг и (что тупо– или же остроумно) верное написание слова царь. Трепсвернон до сих пор был не очень уверен, как Фрэшему удалось уломать на это предприятие проф. Герольфа Суонзби, поскольку сам Фрэшем не говорил по-русски и не располагал квалификацией перевести с этого языка даже одно-единственное слово, насколько сие было кому бы то ни было известно. Фальшиво (прил.), возможно, через польское fałsz от средневерхненемецкого valsch, из латинского falsus, ложный, неверный, что, в свою очередь, из fallere – вводить в заблуждение, обманывать. Если верить одному письму, присланному Фрэшемом в контору, изучение этимологии слова стерлядь (сущ.) потребовало оплачиваемых аудиенций с различными представителями русской аристократии.

Учитывая параллельность их жизней до сих пор, то, что Фрэшема отправили в азиатские степи, а Питеру Трепсвернону оплатили заботы д-ра Рошфорта-Смита в Челси, казалось справедливым. Затем в Суонзби-Хаус начали прибывать фотоснимки Фрэшема. Лондон переживал дымнокурные лето и осень, на улицах истребляли лошадей, дабы расчистить дорогу автомобилям, сам город разделывали на бефстроганов к прокладке железнодорожных путей Подземки, а при виде фотографий, присылаемых Фрэшемом, взрослые мужчины и женщины в редакции «Словаря» курлыкали от зависти и возбужденья. Вот на одном снимке Фрэшем верхом на верблюде, вот на другом окутан шелками и пьет чай с дипломатом, взирая на озеро Байкал. В особенности зрелищное фото изображало Фрэшема, притворно обарывающего моржа, – эту фотографию персонал «Суонзби-Хауса» встретил с чем-то на грани истерии и не сходя с места пришпилил над его пустой конторкой, как на алтаре.

В углу фотоснимка можно было едва различить Глоссопа – еще одного сотрудника «Суонзби-Хауса», отправленного в это путешествие. В то время как компаньон его был высок и хорош собой, Роналд Глоссоп к себе отнюдь не располагал. Возможно, свидетельствовало сие о некой особенной пригожести Фрэшема, но хоть Глоссоп даже стоял с ним рядом – а он неизменно располагался где-либо поблизости от Фрэшема, будь то кабинеты в Уэстминстере или побережье Берингова моря, вечно подбегал к нему трусцою с ручкой и бумагой наготове, – затруднительно было припомнить какие бы то ни было отличительные черты этого человека. Трепсвернон не мог бы даже вспомнить, как звучит его голос, – или даже слышал ли он когда-либо, как тот открывает рот. Единственно примечательным у Глоссопа был желтовато-зеленый носовой платок, который он носил в прорезном кармане своего жилета: окрас сего куска ткани был достаточно ярок, дабы все привыкли замечать его вспышки через всю главную залу Письмоводительской, словно огни святого Эльма. К Глоссопу все относились преимущественно как к помощнику Фрэшема, хотя в «Суонзби-Хаусе» они выполняли одну и ту же роль, а владенье Глоссопом языками и филологией намного превосходило Фрэшемовы. Трепсвернон подозревал, что в их совместном годовом путешествии по Сибири Глоссоп и занимался всею лексикографической работой – равно как и поднятием тяжестей (если не считать той, что предпринималась ради создания впечатленья, ср. моржей).

На снимке с моржом Глоссоп едва попадал в кадр. Стоял он на заднем плане, нечеткий и затененный, и тесаком отпиливал плавник у одного из обманутых сотоварищей изображенного моржа по плавучей льдине.

Фотоснимки Фрэшема сопровождались письмами, зачастую наполненными замысловатыми метафорами и неизменно с орфографическими ошибками. Как продвигаются этимологические изысканья, у Фрэшема никогда толком не излагалось.

Меж конторок же «Суонзби-Хауса», заметив, как Трепсвернон с какой-то особой меланхолией поглядывает на фотографию с моржом, Билефелд, проходя мимо, бодро бросил:

– Доблесть полевых трудов супротив протиранья штанов в канцелярии!

В ответ Трепсвернон лишь улыбнулся и чересчур сильно сжал в кулаке ручку «Суонзби-Хауса». Глянул на бумагу перед собой: его заметки по солецизму (сущ.) были забрызганы чернилами.

Ё – ёшкин кот (сущ.)

Как только полиция впустила нас обратно в здание, заверив, что звонок был всего-навсего мистификацией или розыгрышем, мы с Дейвидом вернулись к себе на второй этаж. Дейвид пошел возиться с чем-то в распределительном щите