Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Едва он обнаружил нужное здание вблизи Друри-лейн и осведомился о местонахожденье общества у суроволикого привратника в галстуке-бабочке, его сопроводили по коридору и ввели в ярко освещенную залу, облицованную дубовыми панелями. Всю ее горячили болтовня и звяканье браслетов о фужеры с шампанским.
Зала оказалась велика, однако Фрэшема в ней трудно было не приметить. В окруженье своих университетских друзей и сотрудников «Суонзби» сидел он в кожаном кресле Общества 1500 миль, обряженный в прекрасный серый костюм с ярко-розовой бутоньеркой, и вертел в руках портсигар. Фрэшем совершенно растерял свою былую пудинговую, буженинную объемистость, каковая в молодые годы его, наверняка служила преимуществом, если мчишь стремглав по полю регби или усаживаешься на первоклашку. Сибирь со всею очевидностью пошла ему на пользу – нынче казался он раздражающе пригожим замесом обветренной спортивности, на лице его пробивались тоненькие рыжие усики, а черные волосы навощены близко над ушами толстыми лакричными петлями.
Трепсвернон приветствовал Фрэшема рукопожатьем, вынудив себя выглядеть жовиально. Рукопожатье оказалось масляным и чересчур затянулось. Отчего-то Трепсвернону помнилось, что в этом виновен он сам.
– Трепсвернон!
– Фрэшем.
– Трепсвернон! Благодарю тебя, благодарю: двадцать семь младых лет! – ни с того ни с сего возопил хозяин празднества. Они по-прежнему трясли друг другу руки. Трепсвернон пялился на их скачущие вверх-вниз запястья. Фрэшема он поздравил с членством в обществе. – Ох, это. – Фрэшем сжал его руку туже и подался к нему головой. – Я сам учредил этот клуб по приезде. Перемолвился с дядюшкой… – Он приоткрыл ладонь, указывая на человека, сидевшего у окна с тем же самым видом обаятельной родовитости, что и у его племянника. От этого Трепсвернон впал в унынье – он-то в глубине души надеялся, что теченьем времени подобную манеру из Фрэшема вышибет.
Тот же продолжал, склонившись к нему чересчур близко:
– Нам с дядюшкой удалось оттяпать эти комнаты – неплохо для суаре, что скажешь?
Одним небесам известно, каково было предназначенье этих помещений до того, как Фрэшем и его дядюшка их присвоили для своего нелепого общества. На потолке просматривались призрачные желтые пятна от никотина, выдававшие исключительно мужское общество, и над креслами висели соответствующие неопрятные нимбы. По альковам были разбросаны картуши и черные статуэтки Гермеса с луковичными ягодицами. Предположительно Фрэшем добавил к этому кое-какой мелкий реквизит, дабы подтвердить претензию общества на эксцентричность: входя, Трепсвернон едва не споткнулся о стойку для зонтиков в виде слоновьей ноги. Кроме того, он был почти уверен, что у Фрэшема имелись какие-то родственные связи с Кью-Гарденз: те не презрели ссудить несколько образцов из своей Пальмовой оранжереи – по всей широте залы были разбросаны островки тростников и высоких трав в горшках, до того густые и пышные, что в них могла бы скрываться пантера.
Судя по тому, что Трепсвернон помнил из предшествовавших разговоров, дядя Фрэшема и их семейное состояние имели какое-то отношение к ревеню – ревеневому варенью, пресервам, консервам и конфитюрам, поставляемым по всему свету из семейного поместья. Трепсвернон никогда толком не понимал разницу между всей этой продукцией, но упор в ней неизменно делался на тошнотворную сладость и кислые загустители, от которых сводило зубы и сворачивался в трубочку язык.
– Итак, – произнес Трепсвернон, бодро, слишком бодро улыбаясь, хотя ужас уже припекал ему желудок оцепененьем. Он беспокоился, что если и дальше ему придется натягивать эту улыбку себе на лицо, уголки рта сойдутся на затылке и голова самопроизвольно отделится и укатится прочь. – Итак! – повторил он. – Ты не только член и учредитель, но и фактически единственный член «Общества 1500 миль»?
– Один из двоих покамест, дорогуша, один из двоих. – Фрэшем подманил к себе официанта, и Трепсвернон неожиданно понял, что держит в руке степлившийся восклицательный знак шампанского. – Когда тебе удастся забросить себя чуть дальше Бэттерси, ты тоже сможешь к нам тут присоединиться, что скажешь?
Трепсвернон проследовал взглядом за вытянутой рукою Фрэшема – тот, мнилось, был неспособен показывать непосредственно пальцем, а вместо этого жестикулировал так, словно принимал участие в порочной, щегольской разновидности возрожденческого придворного танца, – и зрением своим уперся в деревянную пластину на стене. Та походила на школьный похвальный стенд.
Золотыми буквами на ней значилась фамилия Фрэшема (Кембр.) над именем Роналда Глоссопа.
Сам же Глоссоп в тот миг располагался у дверей, самим собою обеспечивая, чтобы все при входе расписывались в гостевой книге. Должно быть, Трепсвернон прошел мимо него и не заметил – и уж точно его никто об автографе не попросил. Вот Глоссоп промакнул себе лицо желто-зеленым платком и перехватил взгляд Трепсвернона. Поднял фужер, Трепсвернон отхлебнул шампанского, Фрэшем крякнул. Где-то пробили часы.
В углу залы наигрывал оркестр, то и дело размечая мелодию случайными воплями гобоя. Трепсвернон хотел было отвесить Фрэшему несведущий комплимент по поводу его выбора музыки, но не успел и рта раскрыть, как хозяина за пуговку отвел в сторонку еще один гость. Благодарно воспользовавшись затишьем, Трепсвернон расслабился и взялся за свой обычный светский номер: подсчет шагов, как будто он в тюремной камере.
Его никто не прервал, пока он обходил залу, а, совершив полный круг, он решил сменить тактику. На ковре он взялся выписывать определенные невидимые слова. Пробравшись вдоль двух параллельных стен залы, но срезав углы, а затем пересекши ее, он выполнил букву А. За нею описал через все помещение букву Л, потом еще одну и в конце совершил еще один круг: последнее О. Это не только помогало скоротать время, но и давало то преимущество, что лицо его при сем натягивалось непритворной озабоченностью. Выписывая эдак буквы на ковре, Трепсвернон обнаружил, что способен успешно избегать бесед и не выглядеть при этом неучтивым: если он благодушно, однако сосредоточенно глядел в направлении, избранном им для своего азбучного курса, никому и не приходило в голову останавливать его и навязывать ему какую-либо дискуссию. Однако занятие сие стало чуточку более неловким, стоило челяди распознать, что он отбился от стада, и Трепсвернон осознал, что за его перемещениями следят. К чести официантов, обслуживавших «Общество 1500 миль», были они изумительно внимательны – после двух дальнейших фужеров шампанского Трепсвернон попробовал их