пожар; срыв голоса на высокой ноте во время пения, разговора

Даже в школе, помню, я интересовалась чуланами и шкафами – есть ли какая-то разница между тем, что кто-то сидит в чулане, и тем, что в шкафу стоит скелет. Я поискала в словаре разъяснение, но ничего не нашла. Листала страницы, вся рдея от нараставшего во мне стыда.

* * *

Пип в том кафе, где работала, ничего не скрывала. Разумеется, нет – не скрывала она ни от своей родни, ни на работе, нигде и ничего, раззудись плечо – размахнись рука. Подозреваю, что даже из утробы она вынырнула со значочками на лацкане: «Лавандовая угроза» и «10 % мало! Вербуй! Вербуй! Вербуй!».

– Дейвид Суонзби и глазом бы не моргнул, сообщи ты ему, – однажды сказала мне она. Тему подняла сама. – А если глазом он моргнет, можешь ему сообщать, куда отправляться.

Она, разумеется, была права. И неправа, разумеется.

– Куда отправляться, – повторила я.

– А не то, – продолжала она, – можешь сообщить ему, что заявится твоя большая злая кобла и сама с ним разберется. – И она, рыча, загарцевала по спальне, типа-крутая.

– Умеешь ты быть смелой за нас обеих, – сказала я. Хотелось так пошутить, но прозвучало мелодраматично или слезливо. Пип ничего на это не сказала.

Дело не в том, что я не желала признаваться, убеждала я себя. Я восхищалась теми, кто ничего не скрывал, завидовала таким людям, считала их храбрыми и чудесными. Мне попросту недоставало тех слов, которые вроде бы имелись у них всех. То была самая прозаическая, непламенеющая, чахлая, пригашенная разновидность страха. Как-то раз я посмотрела документальный фильм о скотобойнях и помню, как перед камерой в нем обсуждалось то биологическое воздействие, какое переживает скот перед забоем. Очевидно, что вкус мяса можно изменить накоплением молочной кислоты и адреналина, если животное обеспокоено. В субтитрах мелькнула фраза «страх ухудшает мясо и его вкус». Я прекратила смотреть документальные фильмы о бойнях.

Ни с того ни с сего, моя посуду, я рассказала Пип о звонках, что поступают мне на работу. Она меня удивила тем, что разрыдалась и крепко прижалась ко мне.

Перед Суонзби-Хаусом и в окружении полиции именно этот миг сейчас выбрал голубь, чтобы натибрить крошек от вафельного стаканчика прямо из-под ног у моего начальства.

– А! – произнес Дейвид. – Соседка Мэллори по квартире, сдается мне, она вас упоминала.

– Да ну? – сказала Пип.

– Приятно, приятно. – Дейвид потряс ее за руку, и я тут же возненавидела эту их близость и пожелала отвлечь их друг от дружки. Они были двумя кругами на диаграмме Венна, которым не следовало пересекаться или хоть как-то смыкаться. Лондон уж точно достаточно велик, поэтому пусть тут такое никогда не происходит. – Здесь немножко кавардак, – робко продолжил Дейвид, глядя в запрокинутое озабоченное лицо Пип. – Чепуха, в общем.

– А может это быть и то, и другое сразу? Кавардак и чепуха? – Пип повернулась ко мне. – У тебя в эсэмэске…

– Чепуха, – ответила я.

– А не похоже. – Она обвела жестом полицейский фургон и сотрудников.

– Просто дурацкий розыгрыш. Они всего лишь удостоверяются, что нет никакой опасности. Пожарная сигнализация не сработала, поэтому мне пришлось…

– Да ты б могла сгореть, прямо не сходя с места! – Пип оглядела Дейвида с головы до пят. С учетом его роста у нее получилось не враз. – Это невероятно противозаконно!

– Оно не может быть невероятным тем или этим, – произнес Дейвид. Он все-таки не удержался. – Что-то либо противозаконно, либо не противозаконно.

Маловероятно, чтобы мужеумствовать (гл.) когда-либо вошло в какое бы то ни было издание «Энциклопедического словаря Суонзби».

– Полагаю, в таком случае невероятны вы, – сказала Пип и встала на дыбы, как вообще-то умеет она одна, только Дейвид отвлекся – он рассматривал что-то у своих ног…

Меж нас забрел мужчина, оставшийся равнодушным к присутствию сотрудников полиции и блаженно пытавшийся по-прежнему держаться мостовой и своего обычного маршрута без помех. Мне приходилось каждый день перемещаться по Уэстминстеру, и некоторые тут просто отказывались признавать, что им полагается не всякая траектория движения. В том конкретном случае при личности также имелась собачка. Пребывая в ужасе, что угроза минирования отвлекает от нее любое возможное внимание, собачка этого прохожего выбрала то же самое мгновение, чтобы медленно и зрелищно испражниться у ног моего начальства.

– А! – изрек Дейвид.

– О! – изрекла Пип.

– Прошу прощения, – сказал прохожий. – Раньше она никогда так не поступала.

Сотрудник полиции с мороженым спросил у сослуживицы:

– Это разве не нарушение муниципального уложения?

– Нет, если подберут, – ответил Дейвид.

Пип похлопала себя по карманам, изображая, будто ищет хозяйственный пакет.

Весь свой шоколадный лед я сунула в рот, нагнулась и дешевой пластиковой упаковкой сгребла более простую пакость того дня. Подумала: возможно, ради вот этого меня и поместили на Землю. Я никогда не стану ни храброй, ни гордой, но хорошо разбираюсь в своевременностях и мелких вмешательствах.

– Рыцарство, – вымолвила Пип. Я выпрямилась передо всеми.

От мороженого у меня ломило зубы.

– У нас тут всё? – осведомился Дейвид у сотрудницы полиции. Та заговорила в рацию.

Нет мира нечестивым[4], сообщило лицо собачки, и она дернула за поводок, довольная своими стараниями общаться действенно и без лишних церемоний.

– Приятно познакомиться, – сказала Пип. Даже не знаю, кому именно. Упаковку из-под шоколадного льда она взяла у меня из руки и покинула место действия, ни разу не обернувшись.

Е – ерундить (гл.)

Удостоверившись, что никто не подсматривает за его работой, Трепсвернон открыл регламентированный кожаный портфель «Суонзби-Хауса». Уже несколько лет, просто ради того, чтобы скоротать время – и для собственного развлечения, – он измышлял кое-какие слова и их определения. Ежели только на него находил такой стих, праздные мысли сии он набрасывал на заимствованной бумаге для заметок: порою его вдохновляло взаимодействие с сотрудниками по Письмоводительской – билефолдианин (сущ.), раздражающая персона; друкотить (сущ.), желанное отвлеченье. Порою он просто импровизировал мелкие измышленья свои в стиле энциклопедической статьи. Для этой цели изобрел он сановников XIV века из Константинополя и небольшую религиозную секту, живущую в вулканических Японских Альпах. Чаще, однако, эти фальшивые статьи дозволяли ему стянуть лексический разрыв, создать слово, описывающее ощущенье или реалию там, где никакое другое слово в текущем обороте вроде бы цели сей не достигало. Варьировалось это от уклона в лирику по случаю неудовлетворительной трапезы: подозриссерт (сущ.), подозрение, что к мороженому для увеличения объема порции добавлен мел, – до размышлений касательно повседневных событий: воркугулять (гл.), голубиная походка; релектобывчивый (прил.), о случайном перечтении фразы или строки ввиду отсутствия сосредоточенности