каталожную карточку, и лицо его триумфально зарделось. – Единомышленник, существительное! – Восклицанье его породило всплеск «Тш-шш!»-ей, пронесшийся по всей зале. «У вас должен быть едино-мышленник, а не только едино-кровник или – начальник», – процитировал он. – Видите? Вот! Впервые использовано у Коулриджа в письмах. – Улыбка у Билефелда была, как у егермейстера, заметил Трепсвернон.

– Только вчера я выловила в одной из его статей ранее употребление слова сверхчувственный, – сказала Солонка-Коттинэм. В голосе ее звучала состязательная резкость.

– Как чудесно. – Апплтон умолк, а затем с росчерком туза по сукну добавил: – Разумеется, именно из бумаг Коулриджа я несколько месяцев назад выудил – так, что ж это было… ах да, астрогнозию и мистицизм. А также с большим удовлетворением где-то летом поймал его применение глагола романтизировать.

– Не забудь про нарциссизм, – произнес Трепсвернон. – Существительное.

К нему обратились три лица.

– Прошу прощенья, Трепсвернон, – выговорила мисс Коттинэм, – вы что-то сказали?

– Вот только… – Апплтон посмотрел на свой оловянный стаканчик с карандашами, затем перевел взор на потолок, потом в подтвержденье товарищества взглянул на мисс Коттинэм и Билефелда и только после вновь обратился взглядом на Трепсвернона. – Ну, понимаешь, эта твоя шепелявость, ах! Иногда трудновато…

– Я часто говорил, – возвысил голос Билефелд, – что если максима Коулриджа верна, и поэты – непризнанные законотворцы мира, то лексикографы таковы вдвойне – у всех на виду.

– О, очень хорошо! – произнес Апплтон, а мисс Коттинэм резко хлопнула в ладоши.

– Это… полагаю, так сказал Шелли… – подал голос Трепсвернон, но в тот миг к нему на конторку запрыгнула одна из бессчетных кошек Письмоводительской.

– Оп-ля! – вскрикнул Апплтон.

– Чему мы обязаны таким удовольствием! – сказал Билефелд.

– Потише-ка! – сказала мисс Коттинэм.

Кошка посмотрела на Трепсвернона – заглянула прямо в самую его сердцевину. Он протянул руку. Не открывая взгляда, кошка отступила на пару шагов, помедлила, а после этого протяженно и спокойно отрыгнула нечто мохнатое, свалявшееся и влажноватое прямо на бумаги Трепсвернона и ему на грудь.

Стулья Апплтона и Билефелда завизжали ножками по полу – оба они поспешно отпрядывали, – и «Тш-шшш!»-и вновь заполнили все пространство Письмоводительской.

Д – дискверция (сущ.)

Никакой подготовки к тому, как реагировать на угрозу минирования, я не получала. Меня вообще никак не готовили, поэтому я взирала на телефонную трубку добрую минуту. Взяла мобильный и набила текст Пип ей на работу в кафе: «Прости, что на этом может быть все, я тебя люблю, прощай, х». Выключила компьютер, не сохранив никаких изменений, поглядела, как у меня за окном на легком ветерке подскакивает и машет плющ, после чего двинула кулаком в красную надпись пожарной тревоги у своего стола: «РАЗБИТЬ СТЕКЛО ДЛЯ АКТИВАЦИИ». Сделала я это с усердием служащей, с первого своего дня на работе фантазировавшей о том, чтобы это проделать.

Тогда-то я и выяснила, что пожарная сигнализация во всем здании не действует: она пала жертвой еще одного решения сократить расходы. Не будучи уверенной, что́ мне делать дальше, я припомнила: в шкафу с канцелярскими принадлежностями имеется ламинированный лист «Инструкций по эвакуации и безопасности», с пятнами от сырости под пластиком. На нем значились упрощенные идеограммы человечков, спотыкающихся о треугольники, и красные очертания взрывов «БАХ!» над изображениями согнутых коленей. Я подошла к шкафу, взяла в руки этот лист и крепко прижала к груди. Постучалась к Дейвиду. Тот горбился над своим компьютером, печатая двумя указательными пальцами.

– Опять звонил? – спросил он, не поднимая головы.

Я объяснила ситуацию, изобразив удар по кнопке пожарной тревоги с особым рвением, и он закатил глаза.

– Думаю, это означает, что нам следует… – я сверилась с плакатом «Эвакуации и безопасности» в поисках нужного оборота, – освободить помещение?

– Во избежание самоосвобождения, – произнес Дейвид, и вид у него при этом был довольный. Я улыбнулась, поскольку это от меня вроде бы и ожидалось. – Следует ли мне прихватить кота, как считаете? – продолжал он, рассеянно шаря взглядом вокруг своих ног под столом, после чего: – Нет-нет, это не первая необходимость, пойдемте…

И мы спустились по лестнице, прошли через главный вестибюль под портретом улыбчивого проф. Герольфа Суонзби и вывалились на улицу, а обувь у нас скользила по камню ступеней, отполированному-ста-двадцатью-годами-суматохи.

– Вы экстренные службы оповестили? – спросил Дейвид, пока мы спускались. Я кивнула, а сама за спиной на ощупь вбила в телефон цифры.

Полиция явилась быстро и, похоже, угрозу минирования восприняла всерьез. Суонзби-Хаус располагался так близко от Бакинэмского дворца, что у них всех было при себе нужное оборудование, и предположительно они были готовы браться за дело, заниматься им и с ним справляться. Один сотрудник щеголял и в камуфляже, и в табарде высокой видимости, что, на мой взгляд, подходом было противоречивым. Особые сотрудники вкатили в двери целый арсенал специфического оборудования – предположительно для того, чтобы «произвести зачистку здания». Такой оборот я слышала в криминальных драмах. Мы наблюдали из-за кулис, слегка ошарашенные. То есть ошарашена была я; Дейвида, казалось, больше заботит, чтобы сотрудники полиции не исцарапали краску на дверях.

– Хорошо, что здание сегодня не абонировали, – несколько рассеянно произнес Дейвид, пока мы наблюдали, как они роятся у входа. – А так одни мы здесь болтаемся – но представьте, случись тут свадьба?

Нам велели ждать. Я старательно описала замаскированный голос по телефону, а также частоту прежних звонков с угрозами. Сотрудница записала все эти подробности и спросила, все ли у меня в порядке, а ответ мой тоже записала. Еще спросила, как меня зовут, и перепроверила, правильно ли записала:

– Как альпиниста?

Дейвид внимательно прислушивался к моему ответу, и мне стало интересно, не разрабатывал ли он теории о моем имени – о происхождении его или значении. Он вроде бы из тех, у кого имеются мнения насчет имен. У меня б тоже были, происходи я от кого-нибудь по имени Герольф. В прошлом у меня уже интересовались, не в честь ли тщеславной, надменной персонажицы, которая не целует Майкла Дж. Фокса в телесериале «Семейные узы» (1982–1989), меня назвали. Спрашивали, не в честь ли жены-психотички, которая все же целует Вуди Хэррелсона в «Прирожденных убийцах» (1994), назвали меня. Умы у людей – с ошибкой в написании – устремляются к тем книжкам Энид Блайтон, где Башни и чу́дные хоккейные клюшки (1946–1951), или еще глубже – к авторам артуровской легенды. Но вот пригожий лейтенант, сгинувший на горном склоне (1924), – что-то новенькое. Не в силах представить, что́ эти люди должны думать о моих родителях.

В некоторых книгах говорится, что Мэллори происходит из старофранцузского и означает бессчастный.

Если это так, я не