Женщины и дети в Африке работают усердно. По сути, весь африканский мир тащится усилиями женщин и детей.

Тонкие смоляные ножки торчат из-под короткого платья с оранжевыми кленовыми листьями. Африканка из него давно выросла, но донашивает за сестрами. А раньше платье носил кто-то еще. В Африке все только так и работает — на донашивании.

Смотрю на округлое лицо. Улыбается. Всегда, как не посмотрю — улыбается. Не помню когда не улыбалась.

Эта юная африканка ничего не имеет. Всю жизнь она живет в доме из глины, вместе с семьей из шестнадцати человек, с тех самых пор, как в четыре года от нее отказались родные из-за невозможности прокормить. Ходит в переношенном платье и, представьте себе, улыбается! Выглядит гораздо счастливее, чем люди, у которых все есть. Этим черный континент и подкупает — в людях живет искра.

Девочка что-то мурлычет под нос, напевает. И, кажется, готова пуститься в пляс, как веселая обезьянка.

— Comment ça va? — спрашиваю.

— Ça va, — улыбается.

— Зачем резать куриц?

— А что, тебе жалко? — смеется.

Тележка скрипит, толкаем.

— Все зависит от ритуала, — говорит. — Могут быть не только курицы, а также щенки, котята, барашки и животные покрупнее. Если проводить ритуал у океана, тогда щенков нельзя, для этого только птицы.

— И что за ритуал был в прошлый раз? — спрашиваю.

Смотрит на меня.

— Для защиты.

— От кого?

— От злых духов. Когда жертва умирает, духи забирают ее, оставляя тебя в покое.

— И сколько нужно жертв?

Смеется.

— Бабуля предупреждала, что ты будешь задавать кучу вопросов. Поэтому просила передать, чтобы ты не переживал.

Девочка проговорила внятно, по слогам, будто поясняет глухому:

— И-бога избавит те-бя от власти де-мона.

— Ибога?

— Кора корня, которую ты съел.

— А-а, — киваю, морщась. — Ибогу я помню. А что произошло дальше?

— Да кто ж тебя знает! — качнув деревянными сережками. — Ты видел сны наяву. Сидел, пялился в пустоту, а затем рухнул на пол без остатка сил.

— И сколько времени я так сидел?

— Сорок два часа.

— Что! — отпрыгиваю от тележки.

Стою побледневший. Мне казалось, ритуал длился от силы часа четыре.

— Ау, ты в порядке? — спрашивает африканка.

— Словно два дня бродил по пустыне, — вытираю лоб.

Киа становится рядом.

Пристально разглядывает.

— Бабуля говорит, что ты — особенный. Не совсем обычный белый человек и, вообще, человек. Тебя сопровождает сила, которая привела сюда, велела принять и сделала частью семьи.

— Велела принять?

— Да. Когда тебя привезли, ты был совсем плох — лежал мертвый на заднем сидении. Сначала, еще до границы, водитель развернулся и повез тебя обратно в Аккру. И дальше, по его словам, ему перегородили путь.

Девочка улыбается, ожидая, чтобы я попросил продолжения истории.

— И кто же перегородил путь? — говорю.

— Козы.

— Какие такие козы?

— Самые обычные козы, что общипывают обочину, — рассмеялась африканка. — Но обычными они казались только с виду. Пришлось сбавить скорость — козы, одна за другой, вставали перед автомобилем. Глядели неприятельским взглядом, не прекращая жевать траву. Вот прямо так.

Девочка изо всех сил выпучила глаза и задвигала челюстью.

Я засмеялся.

Она тоже не сдержалась.

Так мы оба хохотали около минуты, схватившись за животы у неподвижной тележки.

— Ладно, что было дальше? — вытираю слезы.

— Машина сигналила, расталкивая животных, и уже почти миновала всех, как на пути встал козел. Крупный, с черной лоснящейся шерстью. Козел тяжело дышал, испуская пар. Было еще самое утро, и воздух не прогрелся. Оттого козлиные ноздри дымели как паровоз. Рогатый тряхнул пышной бородкой и наклонил голову. Затем как ударит в машину. Бах! — девочка с размаху хлопнула по канистре с водой.

— Затем попятился назад, отошел на пяток метров, и с разберу снова. Хрящ! Посыпались кусочки! Зверь готов был разнести все вдребезги. Ни за что на свете не дал бы машине проехать. Водитель испугался, что чем-то разгневал духов. Повернул и окольной дорогой провез тебя в Того. Когда бабуля услышала эту историю, она сразу все поняла. А водитель, дурачок, хотел тебя продать, чтобы мы ему заплатили.

Округляю глаза.

— В итоге мы тебя обменяли на связку бананов, — африканка закрыла лицо ладошками и хихикает.

Открываю рот, но не подобрать нужных слов. Щеки горят.

Девочка придвинулась вплотную и шепчет:

— Бывает, некоторые колдуны приносят человеческую жертву, — она оглянулась по сторонам, — а затем съедают. Совершают ритуальное людоедство, чтобы впитать силу жертвы. Поэтому на белого человека ведется охота.

Показывает на меня.

— Ты не замечал, как на тебя смотрят? Ты сковываешь взгляды. Все считают, что ты наделен красотой и богатством. Смотрят снизу вверх, как на идола. Я раньше не верила и не понимала, ведь никогда не видела европейца, только в фильме. А затем тебя увидела, и сразу все стало ясно.

Она вдруг смутилась, так явно и непосредственно.

Затем нахмурила лоб.

— Поэтому и охотятся. Убивают или, еще проще, отрубают кисти рук. Потом переправляют в Нигерию и продают. В Нигерии все, что угодно продается. Поэтому мало кто им, нигерийцам, доверяет.

Она тихонько толкнула меня в плечо.

— Ой, что с твоим лицом! — рассмеявшись. — Не пугайся, я тебя не съем.

Мне какое-то время не хотелось говорить. Мы молча стояли у тележки, облокотившись на пластиковые канистры, остужающие спину.

— Неужели жизнь одного человека важнее жизни другого? — разрушил я долгую паузу.

— Откуда мне знать! Я такими вопросами не задаюсь, зачем ты меня спрашиваешь? Спроси у бабули или другого колдуна, они все знают.

Показывает худое запястье, окольцованное браслетами, с одного из которых свисает деревянный крестик.

— Видишь, я по воскресениям в церковь хожу. А всю неделю работаю, занимаюсь тем, что требуется. Много дел: убираю, стираю, готовлю, а еще нужно сходить на рынок и за водой. У меня нет времени, чтобы размышлять. А когда есть, я лучше буду думать о чем-то приятном.