Л. Б. Красину, где среди прочих два вопроса: «Нашли спе­цов здесь, которые напишут? В Питере? Тихвинский?. »

На том же листке (во время обсуждения вопроса о не­фтяных концессиях в ходе заседания Совнаркома) Л. Б. Кра­син отвечает В. И. Ленину: «...Надо председателем послать Тихвинского и наметить отсюда бакинских спецов...»

25 февраля 1921 г., во время заседания СТО Н. Н. Горбу­нов передает В. И. Ленину записку: «Приехал проф. Тих­винский, который говорит, что Вы его вызывали, и просит назначить ему свидание». Ленин отвечает: «Принять, к со­жалению, теперь не могу. Примите Вы и поговорите с ним вообще (в частности, поподробнее о Грозном и Баку, о нефтяной промышленности, угрозе обводнения и проч., ИТ. п.)».

Все, как будто бы, прелестно, все три участника драмы и давние знакомцы беседуют тепло и благожелательно о «не­фтяных делах», налицо взаимное уважение и общность ин­тересов. Ленин охотно советуется с профессором — и на­прямую, и через ученика Тихвинского и своего любимца Н. Н. Горбунова. Так, 26 февраля вождь дает своему секре­тарю среди других и поручение попросить профессора М. М. Тихвинского дать заключение по имеющимся мате­риалам о целесообразности сдачи в иностранную концес­сию нефтяных промыслов, о затоплении нефтяных место­рождений и о мерах, необходимых для их сохранения. (До ареста «советчика» вождя мирового пролетариата остается уже совсем немного...)

Так что же, все-таки, произошло? Почему Ленин столь легко отказался от ценного специалиста, «отдав» его на ра­стерзание, почему не поверил, не проверил факты? Может быть, припомнил выход Тихвинского из РКП(б)? Но это было известно и ранее. Что же послужило поводом для аре­ста профессора?

История одной провокации

Тут нам придется расстаться с еще одним стереотипом, сформировавшимся в нашем сознании начиная с конца 50-х гг. Речь идет о нравственных качествах старых боль­шевиков. Наши представления о них формировались более семи десятилетий и прошли при этом несколько этапов. Первый — в 20-е гг., когда кристально чистыми представа­ли перед нами все большевики с дореволюционным ста­жем. Потом, как правило, с середины 30-х гг., мы стали уз­навать, что среди старых большевиков были кристально чистые (правда, с каждым годом их в списках оставалось все меньше), и были отвратительные двуличные мерзавцы, банда убийц, шпионов, отравителей... После XX съезда, после реабилитации ряда старых большевиков, мы узнали, что почти все (за редкими исключениями, а спустя пару де­сятилетий, и без исключений) бандиты, предатели, убийцы и террористы — на самом деле кристально чистые больше­вики, а вот те немногие, уцелевшие в кровавой мясорубке 20—50 гг., — как раз и есть убийцы и мерзавцы.

Казалось, все встало на свои места: репрессированные — хорошие. Те, кто репрессировал, — плохие. Но старуха-история вновь посмеялась над нами. Понемногу и ранее, и уж — обвалом — после августа 1991 г. стала появляться ин­формация о том, что почти все старые большевики, и даже их первых вождь — В. И. Ленин, по части нравственности были далеко не без греха. И те, кто был репрессирован, был репрессирован не потому, что выступал против произвола и беззаконий, а по всяким другим причинам, первой среди которых была безнравственная борьба за власть, за влия­ние, наконец, за подходы к государственным привилеги­ям, к кормушке...

Такое вот разочарование ждало тех из нас, кто с октябрятских и пионерских лет воспринимал историю своего отечества в обойме заданных исторических клише.

Когда началась волна реабилитаций старых большеви­ков, уничтоженных Сталиным и его подручными, эти вид­нейшие революционеры вызывали живейшую симпатию и сочувствие.

Среди них был и И. Т. Смилга — герой гражданской войны, видный организатор народного хозяйства 20-х — начала 30-х гг. Биография, представавшая перед читателем тех лет, была вполне привлекательной: после окончания боев гражданской войны Смилга был направлен на работу в Госплан, где и служил до 1926. Одновременно с 1925 по 1927 он — ректор и профессор Института народного хозяй­ства им. Г. В. Плеханова. Тут, правда, возникли временные трудности в связи с близостью к оппозиции, руководимой Л. Д. Троцким. Но после высылки Троцкого из Москвы в 1928 г. Смилга отошел от оппозиции и демонстративно ра­зорвал отношения с Львом Давидовичем. В начале 1930 г он вновь восстановлен в партии и назначен зам. начальни­ка Мобилизационного управления ВСНХ. Но все это было потом. А тогда, в 1921 г., когда профессор Тихвинский с ув­лечением выполняет личные поручения товарища Ленина, решая важные задачи, предлагаемые ему ВСНХ и СТО, Смилга был, можно сказать, прямым начальником про­фессора Тихвинского — как член Президиума ВСНХ, ку­рирующий топливную отрасль.

Чрезмерная жестокость, равнодушие к людским судь­бам, готовность ради сегодняшней сомнительной такти­ческой выгоды пожертвовать тысячами жизней, готов­ность пойти на провокацию, обман (заманивали против­ников в плен, в заложники и устраивали внесудебные расправы над ними) — все это, увы, были черты, присущие Смилге — как одному из революционных вождей граждан­ской войны. Конечно, людям свойственно ярче раскры­ваться в пограничных обстоятельствах, в критических си­туациях. Но и в обычной, повседневной жизни человек ос­тается самим собой. Так что для меня не было каким-то страшным откровением, когда я узнал, занимаясь «Делом Таганцева», что пламенный революционер Смилга высту­пил в нем как самый обыкновенный провокатор. И, по сути дела, — именно он является главным виновником ги­бели профессора Тихвинского...

История этой провокации такова. Я уже упоминал ра­нее мемуары генерал-лейтенанта русской армии, академи­ка В. Н. Ипатьева, который, попытавшись честно служить большевикам, быстро разочаровался в их нравственных и деловых качествах и при первой же возможности стал «не­возвращенцем». В 1945 г. он выпустил в Нью-Йорке свои воспоминания, в которых ряд страниц уделяет этой прово­кации — странной и неприятной. Не верить в данном слу­чае Ипатьеву нет оснований и потому, что многие факты его воспоминаний подтверждаются иными документами, и потому, что у него была репутация человека правдивого, и потому, что приводимые им факты четко укладываются в структуру человеческих взаимоотношений в нашем Отече­стве в те печальные годы. Итак, В. Н. Ипатьев описывает один товарищеский ужин, на котором присутствовали толь­ко члены Президиума ВСНХ. Среди них были Н. А. Богда­нов, незадолго до того назначенный на пост председателя вместо А. И. Рыкова, И. Т. Смилга, П. Середа, А. Н. Дол­гов, Г. Пятаков, В. Н. Ипатьев...

Интересна и такая деталь, хотя и не имеющая прямого отношения к рассматриваемому нами делу, но весьма ха­рактерная для нравов тех романтических лет, когда, как мы знаем по фильмам и книгам, многие комиссары падали в голодные обмороки, сопровождая эшелоны с хлебом. «Хотя в то время спиртные напитки были еще запреще­ны, — пишет В. Н. Ипатьев, — но хозяин (Председатель ВСНХ Н. А. Богданов) заготовил изрядное количество вод­ки и вина и великолепную закуску» (дело происходит 26 мая 1921 г., страна пухнет от голода... — Авт.). Во время этого ужина произошел разговор, раскрывающий хотя бы повод, если не причину ареста Тихвинского.

«Смилга очень разоткровенничался и рассказал нам, как он без ЧК изловил всех нобелевских нефтяников, ко­торые якобы были в связи с правлением фирмы Нобель и К°, находящимся за границей. В числе таких нефтяников был и профессор Тихвинский, с которым я был в очень дружественных отношениях еще задолго до войны (они вместе в 1915—1916 гг. работали в лаборатории Товарище­ства бр. Нобель — над изготовлением толуола и бензола. — Авт.). До прихода большевиков он находился на службе у Нобеля... Однажды он получил письмо из-за границы от одного из членов правления фирмы Нобель, с запросом о материальном положении служащих фирмы, оставшихся в России, и с предложением помочь им деньгами. М. М. Тих­винский довел до сведения своего начальства содержание этого письма и, вероятно, просил Карпова узнать мнение по этому поводу самого Ленина. Обо всем этом он говорил мне сам, и, кроме того, после казни М. М. Тихвинского я слышал тот же самый рассказ и от Ш. Ш. Елнина, его хорошего знакомого и сослуживца. В скором времени М. М. Тихвинский получил ответ самого Ленина: