Однако суд не был безучастным — он непременно вмешивался, как только в вопросах, заявлениях сторон, в показаниях подсудимых проявлялись неправомерные моменты или возникало нечто мешающее установлению истины.

Показания, ответы на вопросы, тем более что мне пришлось давать их первому, потребовали от меня большого морально-психологического напряжения. Должен сказать, что я постоянно чувствовал корректность суда и не заметил какой-то агрессивности со стороны государственного обвинения. Замечания председательствующего, возражения и реплики адвокатов, мои недоуменные высказывания в связи с некоторыми вопросами государственных обвинителей встречались, как мне показалось, с пониманием и должным учетом.

Хотелось бы воспроизвести один момент, который, на мой взгляд, заслуживает внимания. Государственные обвинители долго и детально допрашивали меня по поводу моего указания о выключении связи у Горбачева. Видимо не удовлетворившись моими ответами, один из обвинителей поставил вопрос так: «Скажите, это указание о выключении связи у Горбачева было законным или незаконным? Скажите только: «да» или «нет».

Я заявил, что считаю подобный вопрос некорректным, напоминающим мне не лучшие времена из истории советской юриспруденции, что государственный обвинитель в данном случае вольно или невольно исходит из постулата Вышинского, сформулированного им в книге «Теория судебных доказательств» в пору репрессий в Советском Союзе, когда подчеркивалось чрезмерное, всеопределяющее значение признания подсудимым своей вины. Вышинский руководствовался известным принципом: «признание — царица доказательств». Во времена сталинских репрессий достаточно было кому-либо ответить на подобный вопрос «да», как он этим самым открывал себе прямую дорогу к эшафоту.

Примечательно, что задавший этот вопрос государственный обвинитель в перерыве подошел ко мне и принес извинения.

Кстати, во время невольного общения в перерывах обвинители, адвокаты и подсудимые в допустимой форме затрагивали отдельные вопросы, деликатные моменты, возникавшие на процессе. Со временем установились вполне корректные отношения, ни в коей мере не нарушавшие рамок служебного долга.

Уверен, что обвинители испытывали на судебном процессе определенную неловкость. Все они совсем недавно были членами партии, гражданами Советского Союза, о развале которого не могли не сожалеть. Что касается подсудимых, то они тоже не только были, но и остались членами КПСС, по-своему решив в критический момент выполнить свой гражданский долг и спасти Союз.

Помимо моих, суд заслушал показания Язова, Шенина и Варенникова, а по Язову и Шенину успел пройти стадию вопросов и ответов. До Варенникова очередь с вопросами не дошла. Их показания, как и мои, были опубликованы в некоторых центральных, краевых и областных газетах.

Судебный процесс проходил на фоне все более ухудшавшегося социально-политического положения в стране. Экономический кризис разрастался, ряды безработных пополнялись все новыми и новыми людьми, жизненный уровень падал, в горячих точках — а их было немало — лилась кровь. Жертвы, разрушения, потоки вынужденных переселенцев — все это не смущало лишь режим. Он демонстрировал «спокойствие» и даже «равнодушие», то ли из желания сделать хорошую мину при плохой игре, то ли пряча свое бессилие.

21 сентября 1993 года — указ Президента Ельцина о приостановлении деятельности высших законодательных органов, об их роспуске, объявлении новых выборов, о так называемой нормализации обстановки в стране. Затем 3–4 октября — расстрел Белого дома, кровь, жертвы.

На этом фоне результаты выборов 12 декабря 1993 года показали, что не все так уж прочно у режима, он продолжал держаться на правовом беспределе, разгуле так называемой демократии, потоке лживой информации, манипуляции общественным мнением.

…Выборы в декабре 1993 года не дали властям желаемых результатов. Более того, они преподнесли сюрпризы, на которые режим никак не рассчитывал.

Еще в ходе предвыборной кампании кандидаты в члены Государственной думы и Совета Федерации давали обещания своим избирателям решить вопрос об амнистии политическим заключенным, и в частности тем, кто был предан суду за участие в августовских событиях 1991 года и в событиях сентября — октября 1993 года.

23 февраля 1994 года Государственная дума приняла закон об амнистии, на который она имела право по новой Конституции.

Сбылись многочисленные прогнозы о том, что процесс не дойдет до своего завершения, что дело приговором не закончится, что судебное разбирательство умрет. То, от чего ГКЧП пытался уберечь державу, свершилось в наихудшем варианте, историческая правота выступивших в августе 1991 года в защиту Конституции становилась все более и более очевидной.

Суд решил выяснить отношение подсудимых к акту об амнистии и в зависимости от этого решить вопрос о дальнейшем продолжении судебного разбирательства или прекращении дела.

Накануне этого заседания мы собрались, тщательно и всесторонне изучили создавшуюся ситуацию, основательно поспорили, взвесили все за и против и, несмотря на внутреннюю готовность продолжать процесс, чтобы доказать свою правоту и необоснованность привлечения к уголовной ответственности, решили все-таки согласиться с актом амнистии.

На наше решение повлиял ряд обстоятельств. Во-первых, мы не могли не считаться с постановлением Государственной думы, которая неизменно проявляла заботу о нас, хотела облегчить нашу участь. Мы узнали, что постановление об амнистии нелегко досталось членам Государственной думы. Значительная часть проправительственной прессы, телевидение и радио занимали далеко не лояльную позицию по отношению к ГКЧП, а некоторые откровенно требовали кары. Во-вторых, судебный процесс отнимал у нас немало сил, остатки здоровья, поглощал все наше время. В-третьих, хотелось облегчить страдания родных, друзей и, по возможности, принять более активное участие в общественно-политической жизни страны.

Учитывая согласие подсудимых с актом амнистии, 1 марта 1994 года Военная коллегия Верховного суда Российской Федерации в составе председательствующего Уколова, народных заседателей Зайцева и Соколова приняла постановление о прекращении уголовного дела. Мера пресечения — подписка о невыезде, а также арест, наложенный на имущество подсудимых, были отменены. Гражданские иски, заявленные к подсудимым в связи с данным делом, оставлены без рассмотрения.

С самого начала суд и все стороны отдавали себе отчет в том, что по действующему уголовно-процессуальному законодательству амнистия применяется до судебного разбирательства, а не в ходе его. Если идет судебный процесс, то акт амнистии вступает в силу тотчас после вынесения приговора.

Суд же исходил из того, что постановление Государственной думы об объявлении политической и экономической амнистии предписывает немедленное исполнение пункта 1 этого акта, то есть предусматривает прекращение уголовного преследования привлекаемых к ответственности лиц непосредственно на той стадии, на которой находится процесс, то есть реализуется немедленно.

Но поскольку постановление Государственной думы является подзаконным актом и, следовательно, Уголовно-процессуальный кодекс, как закон, является по рангу определяющим, то Прокуратура Российской Федерации, воспользовавшись этим обстоятельством, внесла на рассмотрение Верховного суда протест, и 11 марта 1994 года президиумом Верховного суда Российской Федерации он был удовлетворен.