Их тени по ступеням вылились в ночь.

– Покеда. – Кошмар пинками согнал свою на тротуар, помахал и удалился.

Шкет оглянулся в коридор. Горели все три лампочки, и лампочка в туалете тоже. Пожалуй, подумал он, я выбрал удачное гнездо. Пленки мысли, повисшие позади слов, свернулись и увяли, трепеща, как тончайшая ткань в яростном огне. Пожалуй…

Из гостиной вышел Харкотт:

– Мы во дворе пожрем, эй; а Кошмар еще тут? – Его рука взобралась на грудь, все движения сосредоточила вокруг шрама.

– Не-а.

– А.

Позади Шкета со щелчком закрылась дверь.

– Мог бы и остаться, – сказал Харкотт. – Жратвы сегодня полно…

Шкет побрел по коридору.

Я паразит. Я никогда не обустраивал дом. Даже здесь я не велел обустраивать дом. За все свое житье с ними не припомню, чтоб искал еду, но кто-то же из этих двадцати, двадцати пяти рож морочился. Я переползаю с места на место, глядя, как вокруг меня творятся и рушатся дома.

Интересно, на какую вечеринку рассчитывает Калкинз.

Из носа брыкнул воздух; это был смех.

С задней веранды Шкет посмотрел на двор (отсвет костра на потолочных балках), оперся на подоконник, распрямился, перепрыгнул:

– Йи-хааа!

Остальные рассмеялись.

– Господи боже, – сказал Ворон. – Шею сломаешь, блядь!

Шкет споткнулся – больно адски.

Три руки потянулись его поддержать.

И три голоса:

– Чувак, тут же футов пятнадцать!

– Да не пятнадцать… десять? Двенадцать? На, Шкет, выпей. А ты знал, что тут винный, сука, прямо за углом, и никто не озаботился даже витрину выбить?

– Уже озаботился. Ёпта. Нам неделю пахать, чтоб столько бухла осилить.

Шкет, ухмыляясь, сделал еще шаг; с флангов его подпирали скорпионы. Боль снова пробила ногу от икры до бедра. Колено сломал, что ли? Нет. Через минутку все пройдет…

– Ты цел, Шкет? – Одна из черных девиц – голые груди звякают звонкими цепями. – Чувак, ты так прыгнул – я аж перепугалась!

Шкет еще раз вдохнул и улыбнулся:

– Порядок.

Она отодвинулась от другой девчонки, чтоб его поддержать, и он оперся на черное плечо. Она засмеялась, заерзала, замерла; а Шкет отстранился, сделал еще шаг, еще вдох.

– Да, порядок. А что у нас есть пожрать?

Потрошитель с открывашкой стоял на коленях над банкой чудно́й формы.

– Ветчина консервированная. – Банка желатиновыми слезами облила красно-синюю этикетку. – Три штуки таких нашли.

Костер трещал под котелком, висевшим на трубе между шлакоблоками.

– А газа в плите нет?

– Есть, – через костер ответил Денни, – но мы подумали, лучше снаружи.

Первый пузырек на… супе? жарком? серый, у краешка котелка, задрожал отражением оконной рамы веранды и лопнул. Набух другой.

Шкет перенес вес на здоровую ногу. Лучше. Согнул больную, чувствуя, как в ней сбились деликатные механизмы колена и лодыжки. Обутая нога. Может, мягкая подошва сапога приземлилась на камень?

– Эй, ты бутылки-то, бля, по двору не разбрасывай. Загрязнение среды, ну? Нам же тут жить.

– Заткнись, а то я буду загрязнять тебя, – пообещала стриженая белая женщина.

– Давай бутылки в соседний двор, а?

– Ладно, ладно…

Свет путался в кольцах цепи, тусклыми брызгами ложился на темные жилеты, отрисовывал бороздку под черной губой, растягивал световую сетку в сальных медных волосах, мерцал на припухшем краешке глаза без ресниц, утопал в графитовом пушке, встопорщенном на яйцеподобном черепе.

Потрошитель засмеялся, и наклонился, и запястьем отер губы. Орхидея у него на шее закрутила блестящими лепестками.

– На!.. – Бутылочное горлышко ударило Шкета по губам, звякнуло о зубы, поранив десну.

– Блин, ты чё! – Шкет от нее отбился. – Не хочу я, сука, вина, – вкус которого слизал с нижней губы; он отер рот. – Кто-нибудь дайте мне нормальное что-нибудь.

– Будешь? – спросил Денни.

– Ага. Это чего? – Шкет отпил и прочистил горящее горло. – Я, между прочим, в твои годы был тот еще алкаш, блядь. А теперь мне все это даже не нравится. – Он глотнул поскромнее и отдал бутылку Денни. – Но тогда пил, блядь, как лошадь.

Парни заспорили:

– А теперь ты что с ней будешь делать?

– Порежу, испеку на огне.

– Можно прямо из банки.

– Вот уж нет. Это ж ветчина. Трихинеллез хочешь заработать?

– Да какой трихинеллез? Она ж из банки!

– Короче, мне пеки – я иначе есть не буду.

Кто-то раздавал длинные двузубые вилки. («Не, не надо. У меня нож охотничий».) По бокам котелка тек кипящий суп. Нога у Шкета почти прошла. Он оборачивался, улыбался в темноту, а скорпионы толкали его, устремляясь к мясу. («Эй, кто-нибудь, открывайте уже вторую, а?») Суп шипел и щелкал в огне. Грани вечера сгладило спиртное. Шкет взглядом поискал Денни и его бутылку.

– Шкет, эй! – Улыбка – мерцающий провал гнили и серебра. – Неплохо ты тут устроился, а? Шикарно, да. Шикарно.

– Ебать-колотить! – возвестил Шкет. – Я думал, ты и суток не протянешь, а ты вот он, явился!

Перец шире раззявил рот.

– Да я как бы это… жрать хочу! – На последних слогах он выпятил подбородок. Потряс винной бутылкой в руке с шипами. – Гнездо у тебя хорошее; и я хоть щас готов в набег.

– Угощайся. – Шкет рукой обвел головы вокруг. – Валяй, угощайся.

Очень белокурый скорпион с квадратным подбородком протолкался из чернокожей толпы (Ворон, Джек-Потрошитель, Шиллинг, Б-г, Паук), подошел к Перцу со спины и сказал:

– Господи боже… ёпта! – И цапнул его за тощее плечико. – Ты почему опять здесь, прискорбный ты мудак? А ну вали, не то…

– Эй, ну ты это… – сказал Перец. – Эй!..

Остальные обернулись и посторонились. Стриженая шагнула ближе. Саламандр придержал ее веснушчатой рукой за цепочное и жилетное плечо.

– Чеши отсюда нахуй, – сказал блондин с квадратным подбородком. – Тебе никто не рад. Ты опять тут все провоняешь. Уже два раза же выгоняли. Тебя в третий раз выгнать?

– Чувак, я жрать хочу! – посетовал Перец. – Шкет сказал, что можно… – И от тычка повалился на Шкета.

Тот попятился, подумал «нет», не покрыв его словами. Взмахнул рукой и заехал блондину по затылку так, что ожгло ладонь.

– Уиии!.. – изверглось необъяснимо из Перца, улепетнувшего куда-то вбок.