– А если с этим домом сравнивать?

– То… есть? – повторил Денни.

– В чем разница?

– Ёпта, – сказал Денни. – Да этот раза в два больше! Ты что, не помнишь – там все стены потрескались? А этот в неплохом состоянии даже. – И после паузы спросил: – Ты здесь будешь жить?

– Наверно, – ответил Шкет.

– А можно я вещи тут брошу? Если где попало оставлять, эти хуесосы все растащат.

– Конечно, валяй.

Денни забросил на антресоли один пакет, затем другой.

– Жалко, что нет лестницы. По этой штуке, что ли, лазать? – В опорном столбе были треугольные зарубки. Денни взобрался на две и оглянулся. – А не очень сложно… ты правда не помнишь, где мы раньше были?

– Кажется… нет.

– Ни хера себе, – сказал Денни, подтянулся и заполз на матрас. – Ты же там сто лет прожил. – Он снова оглянулся и нахмурился в ответ на некое движение в лице Шкета, которое тот почувствовал, но распознать не сумел. – Может, не сто, – с сомнением поправился Денни. И исчез.

Позади Шкета по коридору ходили люди.

– Эй, Шкет, – сказал кто-то, но испарился, едва тот посмотрел.

Он подошел к столбу и взобрался к Денни. Сел в углу и понаблюдал, как мальчик прикнопливает Темного Ангела Котха подле флуоресцентного Скорпиона. Денни опрокинул пакеты себе между колен.

– Похоже, – сказал он после паузы, – она и правда взяла всё. Спасибо ей за это, да?

Шкет кивнул.

Денни прополз по матрасу, помялся и положил голову Шкету на колени. Шкет погладил его по шее, посмотрел удивленно. Денни дважды глубоко вздохнул.

Плакать собрался?.. – подумал Шкет.

– Ты как? – замечательно держа себя в руках, спросил Денни.

– Нормально, – ответил Шкет. – А ты?

– Порядок, – вяло сказал Денни. И, помолчав, прибавил: – Я спущусь посмотрю, что как, ага?

– Валяй.

Он посидел один, прислушиваясь к дому. Разок подобрал радио Денни, включил. Даже статики не услышал. Батарейки нет?

Повертел стеклянный кубик, рассматривая отражения призраков своего лица. Поглядел в зеркальце с цепочки; сравнение двух отражений ничего не дало. Но он все переводил взгляд с одного на другое.

Кто-то загрохотал снизу по доскам.

– Эй, ты там? Шкет?

Он открыл глаза; подполз к краю, и кубик скатился с колен.

Черные глаза, сломанный зуб, коса расплелась. Между широченными плечами, гладким и зарубцевавшимся, – Кошмарова ухмылка.

– Отличное ты себе гнездышко свил, а?

– Привет! – Шкет перебросил ноги через край, спрыгнул. Все тело зазвенело – пятки, подбородок, костяшки и колени.

Кошмар одеревенело шагнул назад, затем в сторону, склонил голову набок.

– Да, отлично устроился. Очень хорошо. – Он выглянул в коридор, кивнул кому-то в ответ на приветствие. – Всех моих ребят у меня упер? – Посмотрел на Шкета, задрав брови и наморщив лоб. – Да и забирай, нищебродов этих. Ниггеры еще ничего. Но белые… Ёпта, браток…

Доллар сказал:

– Привет, Кошмар…

Вздернув плечи, пригнув голову, Кошмар сплюнул на пол.

Доллар сглотнул и испарился от взмаха Кошмарова кулака.

Кошмар повернулся – кончики бровей, уголки глаз отяжелели от досады и тревоги.

– Псих ебаный! С этими тварями надо как с навозом конским! Как с мартышкиной блевотой! Сейчас-то они к тебе со всей душой. Но скоро придется показать им, что почем. – Он сапогом растер плевок. – И за шмарами послеживай – они совсем трындец.

– Кошмар, – сказал Шкет, – тут поди проруби, которые из них шмары!

– Тоже правда, – кивнул Кошмар. – Сколько у тебя народу-то?

– Не знаю.

– Я тоже до упора не понимал. – В коридоре Кошмар прищурился в потолок. – Да, любопытно должно получиться.

Шкет пошел за ним следом.

– Мне тут сказали, ты с мальчиками балуешься? – Кошмар снова задумчиво кивнул. – Я годами зависал в исправилке. Знаю такое, ага. – Он высунулся на заднюю веранду (куда двое черных заволакивали покоцанную стиральную машину) и всунулся обратно, по-прежнему кивая. – У тебя в гнезде Саламандр, Флинт и Харкотт разом. Ну, не знаю. Клево, пожалуй. Я б зассал. Я тебе сразу говорю.

– Харкотт – это тут который?

Кошмарово лицо развернулось, расколовшись изумлением:

– Который тут Харкотт? – Изумление взорвалось насмешкой. – Хочешь знать, который тут Харкотт? – Насмешка взорвалась хохотом. – Эй, Харкотт! Подь сюда. – И посмотрел в коридор.

– Ага? – Из комнаты вышел молодой белый. Шерсть на животе сгущалась к лобку и исчезала под серебряной пряжкой с бирюзой. Шрам косо пересекал твердую и лысую грудную мышцу, сворачивал к пупку. Жилета Харкотт не надел. Цепь всего одна – с проектором. Запястья и предплечья мохнатые, бицепсы гладки и исчерчены венами. На щеках редкие волоски – этому человеку в жизни не светит отрастить бороду. – Ты чего хотел?

– Тут вот Шкет желает официально познакомиться. Шкет, это Харкотт. Харкотт, это Шкет.

– А? – сказал на это Харкотт. – А… привет. – Отер влажную руку о черные джинсы и выставил вперед.

– Привет, – сказал Шкет, но протянутой руки не пожал.

Харкотт ее опустил и смутился.

– Я в кухне был, тарелки эти проклятые отмывал. Надолго чистыми не останутся, но я подумал, может, хоть на первый день. Ты чего хотел-то?

– Ты иди, – сказал Шкет. – Кошмар у нас клоун. Да, и мусор вынеси, ладно?

– Я и собирался. – Глаза Харкотта вопросительно метались между ними двумя. Затем он вперил взгляд в пол, переступил с ноги на ногу, что-то буркнул и ушел.

– Ты чё хочешь сказать – не в курсах, из-за кого у Харкоттика шрам на животике? – осведомился Кошмар; и пальцем щелкнул по орхидее у Шкета на шее. Орхидея клацнула и забренчала цепями.

Миновали секунды безмолвия; Кошмар в напускной досаде потряс головой и театральным шепотом пояснил:

– Это тот браток, которого ты порезал, когда они с Флинтом и Саламандром измудохали тебя возле Калкинза! Ты чё, правда не в курсах? – На его смешливый выдох «Ха!» оглянулись минимум двое скорпионов в прихожей. И отвернулись. Одна, чернокожая женщина, доской забивала в стену гвоздь. – Говорят, ты тоже иногда подраться не прочь. Типа, тебе временами башню сносит. Ну, я им сказал, чтоб за тобой поглядывали, ага? У Шкета башка получше вашего варит, мудачье, – вот как я им сказал.

– Рад, что у тебя такое мнение, – сказал Шкет. – Ты-то останешься?

– Я? – Кошмар большим пальцем подхватил цепочные кольца на груди. – Останусь ли я? С этими нищебродами? – Палец заходил туда-сюда. Цепи зазвенели. – Ёпта!