не станут. Лишь напоминание о муках терзаемых тьмой душ не даст забыть, что Сильмарили должны погибнуть ради возрождения нового мира. Возрождения всех, кто сейчас страдает в бездне. И положить конец этой истории может только сам Феанаро.

Просто уничтожив Камни, родившиеся в его ладонях.

***

Открыв глаза и увидев растерянность и ужас на лицах тех, кто ещё мгновение назад был воодушевлен победой над разбушевавшейся стихией, Куруфинвэ понял, несмотря на выбившее почву из-под ног видение — надо взять слово.

— Братья мои! — сделав глубокий вдох, заговорил сначала слишком тихо Феанаро. — Мой народ! Нам открыли страшное будущее, предсказали беды и скорбь. — Король Нолдор старался подбирать правильные слова, подавляя свои собственные страхи. Сейчас не до себя. Надо поднять дух эльфов, иначе — катастрофа. — Нам предрекли боль. Но мы познали её в Амане. Валар не защищали нас. Они сами предатели, но обвиняют в предательстве эльфов. Они хотят завладеть моим… Нашим сокровищем, а если не получится завладеть, заставят уничтожить его! Но я не позволю. Мы не позволим! Мы не падём духом и докажем всем, что сильны, что нас нельзя сломить ни угрозами, ни лишениями, ни болью. Мы всё выдержим и победим! Мы — великий народ!

***

В каюте царил полумрак, но знахарки не спешили зажигать больше свечей. Не было сил молчать, но и говорить не получалось.

— Эль, — наконец нарушила тишину одна из них, — а ведь мы для того и учились лечить, чтобы спасать жизни. Ведь правда?

— Правда, Дис. Я тоже подумала об этом.

— Да?

— Да. Там, в Средиземье, среди боли и войны, мы будем нужны по-настоящему. Ведь там, где надежда потеряна, именно мы сможем подарить её вновь.

— Значит, ты тоже думаешь, всё не зря?

— Уверена. Полностью.

Дверь очень осторожно открылась, и обе эльфийки вздрогнули.

— Мой король, — сказали они в один голос, вскакивая из-за стола и склоняя головы.

— Какие новости? — мрачно спросил Куруфинвэ, величественный даже в час тяжёлого испытания.

— Твой сын спит, — улыбнулась Эль.

— Ему уже лучше, — поддакнула Дис. — Раны закрылись.

— Выйдите, — еле слышно произнес Феанаро, и, проводив взглядом эльфиек, сел рядом с постелью сына, взяв его за руку.

Ладонь Макалаурэ была горячей и расслабленной, под ставшей прозрачной кожей проступили вены. Лицо умиротворённое, неподвижное, совсем белое.

Феанаро, поддавшись эмоциям, осторожно сжал ладонь сына, понимая, что спасти семью и свой народ от страшной участи можно лишь бросив вызов судьбе и вернув Сильмарили, ведь слушаются они только своего создателя, а сила поистине велика. Камни не нужно будет разбивать, чтобы не дать умолкнуть творящей Музыке. Они — сама музыка. Сама жизнь.

— Отец, — прошептал Макалаурэ, чуть приоткрыв глаза, — почему ты здесь? А… Это был просто сон… Или нет?

— Что ты видел? — спросил Феанаро, отпуская ладонь сына.

— Я… Был один. Совершенно. Только я и рушащийся мир. Гибнущий во тьме. Я подумал… — Макалаурэ вздохнул и очень медленно приподнялся на подушках, чтобы присесть. — Мне казалось, я мёртв. И вдруг пришёл ты.

— Это был дурной сон, — печально улыбнулся Куруфинвэ, вставая. — Не расслабляйся. Я обсудил битву в Альквалондэ уже со всеми, кроме тебя. Это неправильно, Канафинвэ. Даю тебе ещё три дня. Не вздумай «забывать» о времени и не позволяй этого знахаркам. Кто из них следит за отчётом дней?

— Пап, не начинай.

— Три дня.

Феанаро вышел за дверь, в каюте тут же появились Эль и Дис.

— Милые, — улыбнулся эльфийкам Макалаурэ, — следите за часами. Через три дня у меня военный совет. Не смотрите на меня так. Приказы короля не обсуждаются.

Лицо разлуки

«Альквалондэ…» — на грани слуха

Лишь прошепчут неслышно губы.

Оглянусь и увижу — глухо

К состраданью лицо разлуки.

Помогу, но не буду признан,

Подскажу, но не буду принят,

Даже если спасу им жизни.

«О, Golodh! Мы желаем сгинуть!»

«Альквалондэ…» — на грани слуха

Лишь прошепчут сухие губы.

К состраданию сердце глухо.

Да, я помню тот лик разлуки.

Песня Иримэль разлилась полноводным ручьём, заполняя собой бессонницу. Теперь эльфийка была абсолютно уверена, что поступала правильно.

Когда во время нежного поцелуя благодарности за страсть, лицо Тэлуфинвэ вдруг начало чернеть и распадаться прахом, кожа задымилась, обращая его тело в сгусток мечущихся искр, а потом любовники вместе провалились в бездну, Иримэль почувствовала облегчение. Но видение пропало, и эльфийка подумала, что это не пророческий сон, а её тайное желание, которое она шептала на маяке, прячась за чьим-то щитом.

Оно сбудется?

***

Поражающий размером и красотой корабль скользил по морю, впереди была бескрайняя даль, но Иримэль смотрела назад, на удаляющийся родной город и маяк. Там, на песке, мокром от волн и крови, навсегда остался её брат. Родители, наверно, убиты горем. Или Нолдор… Скорее всего, если мама и папа пережили падение Альквалондэ, они думают, что все их дети мертвы. Бедные… Они плачут…

На корабле находилось много собратьев Иримэль, каждый занимался своей работой: следил за курсом, лениво поворачивал штурвал, проверял паруса, поправлял алые флаги. А Иримэль развлекала одного из тех, кто…

— Моя морская звёздочка, — послышался позади звонкий голос Тэлуфинвэ, изящные руки эльфа легли на талию девушки, чуть сдавили, поползли ниже, очерчивая округлости. — Я решил, если нам всем отмерен краткий срок счастья перед бесконечностью боли, нужно провести это время, исполняя свои мечты. Хватит тебе быть морской звездой. Становись звездой небесной. Восьмиконечной.

— Что? — Иримэль почувствовала, как слёзы наполняют глаза. — Что ты…

Расплетающаяся коса была пророчеством.

— Стань частью великого рода Феанаро Куруфинвэ. Я уже всё подготовил. Хватайся за меня крепче. Видишь, мой корабль сближается с кораблем Морифинвэ. Сейчас мы перепрыгнем на него.

— Зачем?

— Увидишь. Не бойся. Я же с тобой.

«Истинно, — подумала с ужасом и горечью эльфийка, — это причина не бояться! Хуже не будет точно».

Суда сошлись палуба к палубе, и вдруг из трюма корабля Морифинвэ двое Нолдор вынесли за запястья и за лодыжки принца Вольвиона, раскачали и швырнули под ноги Тэлуфинвэ и Иримэль. Сын короля Ольвэ застонал и съёжился. Альквалондский принц сильно исхудал и осунулся, на изможденном лице оставило печать страдание.