он был превосходным знатоком своего дела и обладал прирождённым шестым чувством по части медицины – однако Кэти думала: а стоило ли им оставлять такую большую часть руки? Свободно изъясняясь по-вьетнамски, врач проинструктировал спутников пациента насчёт того, как ухаживать за культяпкой и предотвращать втягивание кожи с помощью липкой ленты и эластичного бинта. У него просто недоставало снаряжения, чтобы наложить гипс на остаток руки и изготовить лестничную шину, подшиновый чулок, втягивающее устройство для проволоки и всё такое прочее, но это не имело значения. Стоило хоть раз взглянуть на лицо пациента, и становилось понятно: этот выживет. У Кэти в наборе было семь сиретт морфина на четверть грана, и все она оставила при нём, потому что было видно: этот человек выживет.

Доктор Май подошёл к «лендроверу», взял с переднего сиденья фляжку, отпил большой глоток и поднёс её Кэти. Она отказалась.

– Я не вижу, чтобы вы пили достаточно воды, Кэти.

– Мне хватает с избытком.

– Вы хорошо приспособлены к тропикам. Сколько времени ушло у вас, чтобы приноровиться к местному климату?

– Ещё за пару лет до того, как приехала сюда, я жила на Филиппинах.

– Вы ведь здесь уже пять лет здесь, верно?

– Пять. Почти.

– Так. И сколько вы ещё собираетесь здесь оставаться?

– Пока всему этому не придёт конец.

* * *

Солнечным ноябрьским утром, всего за две недели до отбытия в тюрьму, прямо в здании суда Джеймс женился на Стиви.

Посмотреть на церемонию съехалась вся семья. Мать в платье с пышными плечами для походов в церковь смахивала на оклахомку – то есть на саму себя. Брат Билл надел белую спортивную куртку поверх белой же футболки, и, пока вся родня стояла перед судьёй, он обливался потом, точно это его судили, а юный Беррис глупо улыбался и хихикал как девчонка, да и походил скорее на девчонку – из-за волос, отросших чуть ли не до плеч.

Родители Стиви считали, что она выходит замуж за преступника. Сначала они обещали явиться, но в конце концов отклонили приглашение.

Когда молодожёны вышли из здания суда, взору жениха открылась Двойка, участок Второй авеню с босяками, спящими в сточных канавах, а за Двойкой – район, где он жил.

Потом они устроили пикник в парке Саут-Маунтин – нажарили филейных бифштексов на решётке для барбекю. Билл-младший напился до помутнения в глазах, а Беррис, которому было, кажется, четырнадцать, хотя выглядел он не старше одиннадцати, в открытую курил сигареты. Мать сидела в отдалении, в уголке, готовая зачитать проповедь для всех, желающих выслушать, или разыграть какую-нибудь семейную трагедию.

Свадьба мало что изменила. Джеймс продолжал жить в своей квартире, а Стиви так и оставалась у родителей, пока он сам не разберётся с обвинениями, предъявленными судом: в разбойном нападении при отягчающих обстоятельствах и вооруженном ограблении. Он заявил о своей невиновности и освободился под залог, но вскоре снова предстал перед судьёй, изменил показания и получил приговор. В том, что́ его ожидает, не было особых сомнений. Тем не менее, его назначенный судом поверенный настоял на том, чтобы пройти все этапы процесса и добиться от прокурора наилучшего решения. Поначалу Джеймсу и рокабилли Пэту Паттерсону удавалось проворачивать всё без сучка и задоринки, но однажды их удача иссякла, и вот около какой-то пивной примерно через час после четвёртого ограбления их без особого сопротивления задержала полиция. Паттерсон, освободившись до того под честное слово, прямым ходом уехал обратно во Флоренс.

В связи с этим, его первым уголовным преступлением и благодаря армейскому послужному списку Джеймс мог рассчитывать просидеть не более трёх лет, а возможно, даже и двух. Стиви поклялась, что дождётся. Можно было бы сбежать в Мексику, однако он устал, очень устал.

Прожив четыре дня с момента вынесения приговора, находясь в четырёх днях от вкуса тюремной баланды, уже целых десять дней состоя в браке, да так и не попробовав стряпню, приготовленную законной супругой, Джеймс отправился на Саут-Сентрал-авеню сообразить себе чего-нибудь на завтрак. Он сел за столик в какой-то закусочной среди горстки психованных клиентов – один кривил рожи, другой грязно ругался – и заказал яйцо. Пухлая владелица, вероятно, китаянка, стояла у кассы и завтракала овсянкой из кофейной кружки. Оторвала зубами половину ломтика хлеба и сгрызла его, продолжив с набитом ртом говорить, как представлялось ей, по-английски, но Джеймс не разобрал ни слова – из-за этого её ноющего, гнусавого произношения. Внезапно он очень живо почувствовал запах и вкус Нячанга.

Его отвлёк человек в кабинке рядом с его столом – он сидел боком, выставив ноги в проход.

– Ух как меня на скоростях-то разогнало! Да-а-а, – сказал он очень тихо, – я скоростной пацанчик!

– Не в том я сейчас состоянии, чтобы такое было мне интересно, – буркнул Джеймс.

– Знаешь, где я был семь часов двадцать минут назад? Дома. А знаешь, где я живу? В Сан-Диего. А знаешь, что я делал? Стоял перед зеркалом – ростовым зеркалом, смекаешь? – совершенно в чём мать родила, с ноль-триста пятьдесят седьмым калибром в руке, приставленным к виску – вот так вот. Я собираюсь застрелиться. Веришь?

Джеймс отложил вилку.

– Ага. Заимел небольшие проблемки с азартными играми. Небольшие? Да хер там! Всё, что было, у меня отняли. Жену. Детей. Дом. Я банкрот. Дом достался ей. И выплаты долгов по нему за миллион лет – тоже ей. Блядь! Готов был вынести себе мозги в спальне у сеструхи моей да заляпать ей там все стены. А чё бы нет? Да, блядь! Вот только не хотелось, чтобы вернулась сеструха домой, а там такой бардак – ну или кишка у меня оказалась тонка стреляться, отрицать не буду. Так вот, думаю, пора бы мне придумать способ закончить как-то этот ужастик, причём чтоб быстро да безболезненно, да чтобы никто не узнал, что это я сам себя так уделал. Так вот, значит, оделся это я и решил, вот, мол, как я из жизни-то уйду: заберусь, значит, в эту иномарочку, в этот, значит, «фольксваген-жучок», сеструхину машинку, машинка-то эта, стало быть, сеструхина, не моя. Так вот, значит, залез это я в него, завёл мотор да и двинулся на восток по федеральной трассе номер восемь, друг ты мой, выехал из Сан-Диего, врубаю дальний свет и говорю себе: дескать, какой грузовик-полуприцеп первым меня фарами осветит, тут-то я и выеду прямо на него лобовым тараном, как ёбаный камикадзе. Вцепился, значит, в руль обеими руками, да так и ехал всю дорогу, чувак, не отрывая рук, разве что яйки