— А то не нужно ли вам кофейник? — обратился он к эсаулу. —Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честныйочень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли,обились кремни, — ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… — он показална торбы, — сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, скольконужно, а то и все… — И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановилсяи покраснел.

Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких-нибудьглупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание офранцузе-барабанщике представилось ему. «Нам-то отлично, а ему каково? Куда егодели? Покормили ли его? Не обидели ли?» — подумал он. Но заметив, что онзаврался о кремнях, он теперь боялся.

«Спросить бы можно, — думал он, — да скажут: сам мальчик имальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если яспрошу? — думал Петя. — Ну, да все равно!» — и тотчас же, покраснев и испуганноглядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:

— А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать емучего-нибудь поесть… может…

— Да, жалкий мальчишка, — сказал Денисов, видимо, не найдяничего стыдного в этом напоминании. — Позвать его сюда. Vincent Bosse егозовут. Позвать.

— Я позову, — сказал Петя.

— Позови, позови. Жалкий мальчишка, — повторил Денисов.

Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролезмежду офицерами и близко подошел к Денисову.

— Позвольте вас поцеловать, голубчик, — сказал он. — Ах, какотлично! как хорошо! — И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.

— Bosse! Vincent! — прокричал Петя, остановясь у двери.

— Вам кого, сударь, надо? — сказал голос из темноты. Петяотвечал, что того мальчика-француза, которого взяли нынче.

— А! Весеннего? — сказал казак.

Имя его Vincent уже переделали: казаки — в Весеннего, амужики и солдаты — в Висеню. В обеих переделках это напоминание о веснесходилось с представлением о молоденьком мальчике.

— Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! —послышались в темноте передающиеся голоса и смех.

— А мальчонок шустрый, — сказал гусар, стоявший подле Пети.— Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!

В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи,барабанщик подошел к двери.

— Ah, c`est vous! — сказал Петя. — Voulez-vous manger?N`ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, — прибавил он, робко и ласководотрогиваясь до его руки. — Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Небойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите. ]

— Merci, monsieur, [Благодарю, господин. ] — отвечалбарабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязныеноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь,стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.

— Entrez, entrez, — повторил он только нежным шепотом.

«Ах, что бы мне ему сделать!» — проговорил сам с собою Петяи, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.

Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него,считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал вкармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.

От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки,баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, неотсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлеченоприездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайныехрабрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долоховвошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все большеподбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойнымдаже и такого общества, как Долохов.

Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.

Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образНиколая-чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенностьсвоего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидскийкостюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его былочисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице ив прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя кДенисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисоврассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, ипро присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисоврассказал все, что он знал про положение французского отряда.

— Это так, но надо знать, какие и сколько войск, — сказалДолохов, — надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в делонельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездитьсо мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.

— Я, я… я поеду с вами! — вскрикнул Петя.

— Совсем и тебе не нужно ездить, — сказал Денисов, обращаяськ Долохову, — а уж его я ни за что не пущу.

— Вот прекрасно! — вскрикнул Петя, — отчего же мне неехать?..

— Да оттого, что незачем.

— Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду,вот и все. Вы возьмете меня? — обратился он к Долохову.

— Отчего ж… — рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицофранцузского барабанщика.

— Давно у тебя молодчик этот? — спросил он у Денисова.

— Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг`и себе.

— Ну, а остальных ты куда деваешь? — сказал Долохов.

— Как куда? Отсылаю под г`асписки! — вдруг покраснев,вскрикнул Денисов. — И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека.Разве тебе тг`удно отослать тг`идцать ли, тг`иста ли человек под конвоем вгог`од, чем маг`ать, я пг`ямо скажу, честь солдата.

— Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить этилюбезности прилично, — с холодной усмешкой сказал Долохов, — а тебе-то уж этооставить пора.

— Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что янепременно поеду с вами, — робко сказал Петя.