Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова,в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которойпривязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, чтобольшое черное пятно направо — караулка, и красное яркое пятно внизу налево —догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, — гусар, который хотелпить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве,в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно,может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела всамую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть — глазогромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень можетбыть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежелиупасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц — все лететь и никогда недолетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень можетбыть, что это — самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходныйчеловек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусарза водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсемисчез, и его не было.

Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Онбыл в волшебном царстве, в котором все было возможно.

Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как иземля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будтооткрывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное,чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось,что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем,так что рукой можно было достать его.

Петя стал закрывать глаза и покачиваться.

Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались.Храпел кто-то.

— Ожиг, жиг, ожиг, жиг… — свистела натачиваемая сабля. Ивдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой-то неизвестный,торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и большеНиколая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы,неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы ипривлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался,переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой,хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждыйинструмент, то похожий на скрипку, то на трубы — но лучше и чище, чем скрипки итрубы, — каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался сдругим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливалисьв одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то вярко блестящее и победное.

«Ах, да, ведь это я во сне, — качнувшись наперед, сказалсебе Петя. — Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяймоя музыка! Ну!..»

Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека,затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять всесоединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое!Сколько хочу и как хочу», — сказал себе Петя. Он попробовал руководить этимогромным хором инструментов.

«Ну, тише, тише, замирайте теперь. — И звуки слушались его.— Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. — И из неизвестной глубиныподнимались усиливающиеся, торжественные звуки. — Ну, голоса, приставайте!» —приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские.Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостнобыло внимать их необычайной красоте.

С торжественным победным маршем сливалась песня, и капликапали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади,не нарушая хора, а входя в него.

Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался,все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Егоразбудил ласковый голос Лихачева.

— Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.

Петя очнулся.

— Уж светает, право, светает! — вскрикнул он.

Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозьоголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал изкармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны.Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.

— Вот и командир, — сказал Лихачев. Из караулки вышелДенисов и, окликнув Петю, приказал собираться.

Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги иразобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последниеприказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстроскрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что-то приказывалказакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказаниясадиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем,озноб пробегал по спине, и во всем теле что-то быстро и равномерно дрожало.

— Ну, готово у вас все? — сказал Денисов. — Давай лошадей.

Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, чтоподпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, попривычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести,быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар,подъехал к Денисову.

— Василий Федорович, вы мне поручите что-нибудь? Пожалуйста…ради бога… — сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Оноглянулся на него.

— Об одном тебя пг`ошу, — сказал он строго, — слушаться меняи никуда не соваться.

Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше сПетей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже сталосветлеть. Денисов поговорил что-то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжатьмимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь ипоехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седокамив лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась.Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы.Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подленего.

— Сигнал! — проговорил он.

Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновениепослышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и ещевыстрелы.