Горбачев только развел руками. Вадим Медведев передал ТАСС, что никаких рекомендаций газетам о перепечатке не будет. А на следующий день итальянскую заметку опубликовала “Правда”. Ельцин, да и почти все остальные, конечно же, усмотрели в таком шаге очередную попытку Горбачева дискредитировать его. Это не так, утверждал Шахназаров, вспоминая, что Горбачев много раз “с брезгливостью отвергал советы доброхотов устроить какую-нибудь вылазку против Ельцина” и что “ему явно претило мелкое интриганство в борьбе против своего соперника”, не говоря уж о настоящем коварстве. А выходка “Правды” вышла ей боком. Газете пришлось даже приносить извинения Ельцину (мелким шрифтом, внизу 7-й страницы) и указывать на ошибки в статье Дзуккони. Горбачев сделал выговор главному редактору “Правды” Виктору Афанасьеву. “Я сказал ему, что, если ему есть что сказать, пусть делает это сам, а не привлекает такие материалы со стороны”[1548].

Вскоре после этого Афанасьева уволили. Но между тем советское телевидение в самый прайм-тайм показало передачу про пребывание Ельцина в США, в Университете Джона Хопкинса (причем, по словам Медведева, Горбачев перед этим видел отснятый материал). Как же увязать этот эпизод с великодушным суждением Шахназарова о том, что Горбачев вовсе не травил Ельцина? Разве Горбачев не знал, что Афанасьев не упустит случая “полить грязью” (это характерное советское выражение обычно применялось по отношению к западным “клеветникам”, порочившим СССР) его соперника? Тем более что перепечатывался материал из итальянской газеты, а не американской, которую еще можно было бы счесть ширмой для ЦРУ? И что же, советское телевидение тоже решило последовать примеру “Правды” исключительно по собственному почину? Может быть, Горбачев просто воспользовался этим происшествием как предлогом, чтобы уволить Афанасьева, который уже давно его не устраивал? В действительности же вся эта история скорее наводит на мысль, что Горбачев, расхаживая от стола к окну и обратно в Ново-Огареве и раздумывая, как ему поступить с соперником, изо всех сил боролся с искушением раздавить Ельцина, но так и не преуспел в этой борьбе.

Зато совесть Горбачева наверняка оставалась кристально чистой после следующей нелепой выходки его соперника: Ельцин сам навредил себе, как только мог. На сей раз местом представления стала милицейская будка в дачном поселке Успенское, на берегу Москвы-реки, к западу от столицы. 28 сентября 1989 года, около десяти часов вечера, там появился насквозь промокший Ельцин и сообщил милиции, что на него напали неизвестные бандиты, надели ему на голову мешок и столкнули с моста в реку. “Вода была страшно холодная, – писал потом Ельцин в своих мемуарах. – Судорогой сводило ноги, я еле доплыл до берега, хотя до него всего несколько метров. Выбравшись на берег, повалился на землю и пролежал на ней какое-то время, приходя в себя. Потом встал, от холода меня трясло, температура воздуха, по-моему, была около нуля. Я понял, что самому мне до дома не добраться, и побрел к посту милиции”.

Все это произошло с ним после того, как, побывав на встрече с избирателями, Ельцин заехал на машине на дачу к свердловскому другу, которого знал с шестидесятых годов. С ним было два букета цветов, прихваченных с митинга. После инцидента он позвонил родным из милицейской будки и попросил жену с дочерью заехать за ним, а перед отъездом “попросил милиционеров о происшедшем никому не сообщать”[1549].

Разумеется, слухи все равно поползли, причем обсуждались самые разные версии – от неудавшегося любовного свидания, на котором предполагаемая пассия Ельцина, домработница с дачи его друга, опрокинула на него ведро воды, до покушения, подстроенного КГБ. 16 октября на заседании Верховного Совета Горбачев поручил министру внутренних дел Вадиму Бакатину “внести ясность, потому что дело дошло просто до политической спекуляции”. Ельцин с убитым видом сидел в зале среди других депутатов. Бакатин доложил среди прочего, что ни один человек не смог бы выжить, если бы его сбросили с того моста, с почти 15-метровой высоты, в реку глубиной всего 1,5 метра. Еще он упомянул о том, что 30 сентября в беседе с ним сам Ельцин признался, что в действительности никто не пытался его убить. После выступления Бакатина Ельцин, обратившись к коллегам-депутатам, мрачно подтвердил: “Никакого факта нападения на меня не было, никаких письменных заявлений я не делал, никуда не обращался, никаких претензий к органам внутренних дел не имею. У меня все”[1550].

После этой публичной исповеди Ельцин на две недели слег и отменил несколько встреч с избирателями, а помощники тем временем сообщали ему, что его рейтинг резко упал[1551]. Год близился к концу, и, вероятно, у Горбачева с души камень свалился: по крайней мере со стороны Ельцина ему пока ничто не угрожало.

Но отсрочка оказалась недолгой.

Рано или поздно Берлинская стена была бы разрушена. Две Германии не могли существовать вечно, учитывая, что немцы – единая нация, обладавшая до войны собственным государством. Однако невозможно было предсказать, когда и каким образом страны объединятся. Воссоединение Германии произошло не потому, что летом 1987 года Рейган заявил: “Господин Горбачев, снесите эту стену!” И не потому, что Горбачев единолично разрешил восточным немцам сделать это. Честно говоря, падение Берлинской стены достойно было стать пьесой театра абсурда[1552]. В начале ноября 1989 года прошли массовые демонстрации оппозиции, и в результате Политбюро ГДР согласилось принять новые правила пересечения границы, в которых разрешался “выезд на постоянное место жительство” из Восточной Германии. Разработать полный текст закона поручили бюрократам, и нововведение оказалось доступным только людям с паспортом и уже имеющейся визой – оформление полного пакета документов занимало не менее четырех недель. Новые правила должны были обнародовать 10 ноября в 4 часа утра, чтобы визовые центры могли подготовиться к большому потоку заявок.

9 ноября некоторые, но далеко не все члены Политбюро одобрили проект во время короткого перерыва в заседании ЦК, продолжавшемся весь день. Эгон Кренц, который в октябре сменил Эриха Хонеккера на посту лидера партии, передал документ другому члену Политбюро, Гюнтеру Шабовски, и распорядился упомянуть о нем на международной пресс-конференции, назначенной на 18:00. Шабовски не успел изучить текст, поэтому не поднимал эту тему до 18:53, пока один из журналистов не задал вопрос, породивший следующий разговор.