– Прости, мальчик мой, – вмешался Атто. – Как ты сказал? Пеничек пришел, чтобы убить вас?…

– Да, синьор Атто, я ведь вам уже говорил.

– Да, да, но только теперь мне пришло в голову, что… Боже мой! Как я раньше об этом не подумал!

Вот только уже не было времени спросить у Мелани, что он хотел сказать. Мы прибыли в Место Без Имени и стояли перед небольшой группой ожидавших нас гвардейцев.

Едва мы ступили на землю, как всех нас повели к замку. Атмосфера царила невероятная: ни единого зверя уже не было на свободе, все погружено в тишину. Грустно было сознавать, что здесь нет даже грубого Фроша и его старого Мустафы.

– А львы? Вы всех поймали? – спросил я, чтобы нарушить молчание.

– Вперед, не останавливаться! – сказал один из гвардейцев, который, похоже, отдавал приказы, он велел идти с нами даже аббату Мелани.

– Вообще-то я не имею ничего общего со вчерашней суматохой, это он будет свидетельствовать для протокола, – возмутился Атто, – можно мне подождать снаружи?

Но гвардейцы были неумолимы. Нас повели в замок, а оттуда – в подвал. Один из сопровождавших нас людей показался мне знакомым. Мы остановились в западной галерее, там, где вчера слышали шаги Мальчика, спрятанного в Нойгебау слона.

Человек, одетый как чиновник, которого мы приняли за судебного нотариуса, взял слово. Он начал читать документ на немецком языке, из которого я почти ничего не понял. Я вопросительно посмотрел на Симониса, а нотариус продолжал читать.

– Я тоже ничего не понимаю, – прошептал мне задумчивый Симонис.

Нотариус остановился, и вдруг ситуация изменилась. Жандарм (если это был один из них), который показался мне знакомым, достал цепи, и по тону голоса, которым кричал на нас мнимый нотариус, я понял, что они предназначены для наших запястий. Мы были арестованы. Однако операция была прервана еще одной неожиданностью.

В этот момент произошло нечто настолько безумное, что могло быть бредом пьяного ума. В комнату вошел Кицебер и приветствовал нас по-итальянски.

* * *

– Дервиш! – негромко шепнул я Симонису, застывшему от удивления.

Кицебер продолжал приветливо улыбаться. На несколько мгновений в подвале замка воцарилась невероятная тишина.

– Что здесь происходит?

– Наверное, вы уже поняли, что прочел вам нотариус. Декрет императорской палаты. Вы арестованы по причине заговора против империи и потому, что планировали покушение на посла Блистательной Османской Порты, Кефула аги Капичи-паши.

– Заговор? Это какая-то ошибка, – запротестовал Атто, – я из Италии и…

– Помолчите, аббат Мелани, – перебил его дервиш, – мы уже знаем, каким образом вы проникли в Вену. И довольно разыгрывать из себя слепого!

Маскарад Атто был раскрыт. Дервиш и окружавшие его странные люди (гвардейцы они или нет) знали, что Атто Мелани – не чиновник императорской почты Милани. И тут я понял.

Все произошло слишком быстро, чтобы мы могли отреагировать своевременно. Всего несколько минут назад на Атто снизошло озарение, но мы уже прибыли в Нойгебау.

Кое о чем Пеничек на кладбище умолчал: он не сказал нам, кто наш предводитель, потому что думал, что он у нас был. Он хотел убить нас – знак того, что он узнал, кто та большая рыба, от которой мы с Симонисом, по его мнению, получали приказы. Значит, он был уверен, что наконец понял, кто это. А кого еще он мог заподозрить, кроме Атто Мелани? Он действительно думал, что Атто – глава заговора, а мы с Симонисом подчиняемся его приказам.

Он познакомился с Атто в своей коляске. Навести о нем справки и выяснить, кто на самом деле этот Милани, было для него детской игрой. Если бы он знал, что все началось с моих собственных размышлений и домыслов моей супруги и что это не Мелани поручил мне вести расследование по поводу слов аги (напротив, Атто был занят исключительно своим поддельным письмом и преследованием Пальфи), он никогда не поверил бы нам!

Такова типичная ошибка всех второсортных шпионов: они полагают, что их злоба распространяется на все человечество, однако решений, принимающихся без принуждения, обязанных своим появлением лишь чувству справедливости или жажде знаний, они не понимают. Короче говоря, они не терпят в своих ближних тех чувств, которые изгнали из собственного сердца. Как любила поговаривать добрая монахиня из Умбрии: «Тот, кто дурно пускает в ход свое тело, думает, что другие тоже так думают». Если убрать анаколуф, то получится «тот, кто дурно использует свое тело, то есть живет недобросовестно, думает, что остальные мыслят столь же дурно, как и он». Люди этого типа оказываются под ударами судьбы, которая играет с ними гораздо чаще, чем они полагают возможным.

Однако ошибка Пеничека стала для него роковой. Он планировал убить нас и Опалинского, а затем, вероятно, собирался похитить Атто и пытать его, чтобы вырвать у него всю информацию. Этот его план провалился, но как же мы могли поверить, что мнимый калека оставит поле боя, не завершив начатого? Во время последней поездки от Места Без Имени в город он понял, что Симонис, аббат и я должны вернуться туда, чтобы составить протокол. Значит, он знал, когда и где он сможет захватить всех нас. Впрочем, сейчас он не мог убрать нас с дороги сразу: присутствовали чиновники императорской палаты, и дело нужно было провернуть с хотя бы видимостью соблюдения предписаний. За спектаклем нашего взятия под стражу стояла хорошо спланированная уловка, и в этот момент я узнал того гвардейца, который показался мне знакомым: у него были черные, глубоко посаженные глаза замаскированного платком существа, которое убило бы меня в Пратере, если бы сначала меня не спасла шахматная доска Христо, а потом – ирония судьбы – появление Пеничека. Мы пропали.

– Мы ничего не сделали, вы не можете арестовать нас, – спокойным голосом произнес мой подмастерье, внимательно изучив всю команду: двух чиновников с напряженными лицами, дервиша и пятерых стражников, наверняка его людей.

Теперь, когда мы были арестованы, императорские чиновники собрались уходить. Вопросов по поводу бегства животных они, конечно же, не задавали. Сейчас речь шла о большем.

– Молчи, собака, – презрительно ответил ему Кицебер. – Ни один из моих людей не понимает языка, на котором ты говоришь, да и не станут они слушать, что болтают червяки.

– А как так вышло, – спросил Атто, в котором боролись страх и любопытство, – что дервиш так хорошо говорит на моем языке?

Кицебер, стоявший к нему вполоборота, медленно обернулся на лице его промелькнула злобная ухмылка. Похоже, кто-то из нас впервые произнес что-то осмысленное. Потом он ответил.

– Я принадлежу к числу тех людей, которые говорят на всея языках, которые совершенно разного возраста и родом из совершенно разных стран, – сказал он и сделал знак своим людям разоружить нас.

Тщеславие дервиша, который благодаря этим словам потратил драгоценные мгновения, дало нам последнюю возможность спастись. Еще одна секунда – и было бы поздно.