тумбочке под зеркалом белого зайца. — Мы в тире задержались. Я показал Миле, как стрелять.

— Ну и как? Надо полагать удачно, раз вам дали зайца?

— Три из десяти — неплохо для первого раза.

— Неужели за три попадания дают призы?

— Нет. За восемь из пятнадцати дали. И ещё Мила очень дедушке, который там подрабатывает, понравилась.

— Женя, — совершенно серьёзно спросила будущая тёща, — мне остаться вас покормить?

— Мне кажется, если вы подождёте нас ещё немного, мы могли бы все вместе проводить вас до дома. Будет попрохладнее, и пацанёнку хорошо бы погулять. Сами-то мы нагулялись, конечно. Но мы дошли до цели. Договорились на седьмое сентября и решили скромно расписаться, приобщив по паре гостей со стороны каждого.

Палашов взял женщину за локоток и отвёл на кухню, чтобы продолжить разговор там и плавно перейти к приготовлению ужина. Она села за стол, а он встал спиной к окну, облокотившись на подоконник.

— Думаю, будет здорово, если мы сможем посидеть немного в кафе у Олега Андреевича где-нибудь рядышком с Милиной совой, но пышную свадьбу устраивать не будем, потому что Ванечка у нас ещё очень маленький и мамочку надолго не отпустит, а сам в крупном мероприятии участвовать не сможет. Вы помогите, пожалуйста, Миле с платьем. Пусть свадьба скромная, но она заслуживает быть самой чудесной невестой. Накануне свадьбы я привезу её к вам переодеться… Платье нельзя видеть заранее. Спрячьте его у себя, хорошо?

— Да, Женя. В этом вопросе доверьтесь мне.

— Вы поужинаете с нами?

— С удовольствием. Всё самое важное для меня теперь находится здесь. Торопиться мне некуда. Я задержусь.

— Благодарю вас. Мы сегодня немного тараканов поразогнали, пока ходили вдвоём. Я теперь наконец-то чувствую, что у меня есть дом.

Палашов открыл холодильник.

Сытые и довольные молодые проводили Галину Ивановну домой на Благушу. Евгений вёз Ванечку в коляске, а Мила шла под руку с мамой и могла с ней вдоволь пошептаться. Обратно девушка сама катила сына, окутанная сумерками и горячей Жениной рукой на талии. Время от времени эта рука начинала хулигански сползать чуть ниже положенного, словно дразня её, но не успевала Мила сделать замечание, как та возвращалась на положенное место.

Водные процедуры прошли по-семейному дружно. В этот раз Женя сам купал Ванечку, держа на груди под душем довольно попискивающего малыша, а когда закончил его мыть, передал в руки матери, накрытые большим мягким полотенцем. Мила одела маленького и на время доверила кроватке. Любимый мужчина дождался её в душе и принял также на грудь, осторожно натерев пенной мочалкой. Это было томное и томительное одновременно занятие. А потом пришлось уступить Милу Ванечке и нежно прижиматься к её спине, втягивая божественный аромат волос, в ожидании, пока она накормит, лёжа в постели на боку, своего главного человека. Потом он держал Ванюшку солдатиком и поглаживал по спинке, пока маленький не отрыгнёт весь захваченный с молоком воздух, позволяя Миле в это время продолжить отдых на мягких подушках. Очень уж ему нравилось, как белела её фигура на персиковой простыне, а он словно специально всё оттягивал и оттягивал удовольствие, когда наконец приступит к слиянию с сонной красавицей, вынуждая её просыпаться и трепетать, и нетерпеливо постанывать, как голодный младенец.

Моя, моя, моя, моя, моя…

Твоя, твоя, твоя, твоя, твоя… я… ах!..

А утро снова было ленивым после бессонной ночи. Он кормил её фруктами прямо в постели, из которой они выбрались только к обеду. А после обеда он попросил её достать тот самый загадочный гитарный чехол и открыть молнию. И вот она, его тайна за семью печатями, приоткрылась ей. Его пальцы умели не только нежно касаться женщины, но извлекать чудесные, звенящие, гудящие, поющие звуки из музыкального инструмента. Волшебные звуки, проникающие в душу. И голос, глуховатый, но с огромной палитрой чувственных оттенков, завораживал не хуже любовного шёпота. Это было особое удовольствие — погружаться в поток его голоса, смотреть в его меняющееся одухотворённое лицо, переводить взгляд на умело и чётко скользящие пальцы. Какие ещё таланты ты прячешь от меня пока, Женька? Ведь не так много я о тебе ещё знаю.

…Я склонюсь над твоими коленями,

Обниму их с неистовой силою,

И слезами и стихотвореньями

Обожгу тебя, горькую, милую…64

Настойчивый телефонный звонок ворвался в музыку и разорвал чары. Женя хотел продолжать, но мелодия телефона его сбивала и требовала внимания.

— Прости, графинечка. Вероятно, что-то важное.

Он положил гитару на кровать и взял с комода мобильник.

— Алло, — прозвучало чуть недовольно.

Ответа не последовало. Тишина. И только внимательные глаза Милы как будто спрашивают: ради кого пришлось прерваться? Определитель номера показывал, что звонит Комиссаров.

— Володя, я слушаю.

Но Володя не отвечал. Евгений подумал было: сигнал не прошёл, — и уже вознамерился сбросить звонок, когда странный звук рассёк тишину. Это был всхлип или рык — не разобрать. Мгновенно пронзила тревога. Не похоже на Володьку.

— Володя, что стряслось? — требовательно спросил Палашов.

Евгений услышал, как товарищ вдохнул побольше воздуха и выпалил на одном дыхании:

— Лена разбилась!

— Как?

— На мотоцикле. — Он шмыгнул носом. — Дура! Просил ведь, умолял: не садись на эту адскую машину.

В голосе Комиссарова рвались наружу злость, растерянность и страшная боль.

— Где она? Ты с ней? — продолжал срочно допытываться Палашов. Ему нужна была полная картина — понять, что предпринять, чем и как помочь.

— Она в больнице.

— Жива! — выдохнул Евгений.

Опять послышался странный неопределённый звук.

— Покалечена. Я дома. Не могу заставить себя выйти и поехать к ней.

— Когда это случилось? Как ты узнал?

— Вчера. Мне позвонили из больницы. В её паспорте стоит штамп с моей фамилией. Мы с ней расписались, Женя. Она носит моего ребёнка. Чокнутая баба! Уж лучше бы аборт сделала, если не хочет рожать от меня.

— Ребёнок точно твой?

— Обижаешь!

— Она сказала, что не хочет рожать?

— Нет. Не