Миссис Корнелиус за бесценок купила старый «кадиллак», бывшую машину скорой помощи. Ее немного переоборудовали и написали с обеих сторон название нашей труппы – и автомобиль оказался просто идеальным. Миссис Корнелиус и две девушки – вот и все, что осталось от первоначального состава, но моя подруга была уверена, что нам следовало увеличить численность до семи актеров, наняв новых участников во время путешествия. Девушки закупили материал и изготовили новые костюмы, некоторые из них выполнялись по эскизам, которые я набросал для миссис Корнелиус в качестве своего первого вклада в театральный проект. В ближайшее время мы готовились двинуться на север вдоль Тихоокеанского побережья. Я, конечно, волновался; нервничал я больше обычного, потому что сомневался в своих способностях актера-менеджера. Миссис Корнелиус постоянно уверяла меня, что это просто пара пустяков, гораздо проще, чем кажется. Тем не менее я дважды едва не отказался от первоначального плана и уже почти решился сесть на первый же катер до Таити.

В конце концов я собрался с силами. Я написал Эсме, Коле и еще Сантуччи, которого поблагодарил за помощь. Я сообщил, что со мной можно связаться через ресторан «Венеция» на Тэйлор-стрит. Я оставил политику, потому что столкнулся с коррупцией и не смог преодолеть отвращение. Теперь я хотел вернуться к научной карьере.

Решение не стоило откладывать. Выходя из гостиницы на встречу с миссис Корнелиус, которая уже уложила мои вещи в багажник фургона, я увидел Бродманна, или, точнее, его кожаное пальто. Мой враг скрылся из вида, свернув за угол возле пекарни. Я побежал за ним, но он успел уйти довольно далеко. Я никак не мог понять, почему он так старается избежать встречи и узнавания. Нельзя было угадать, в какую сложную игру он играл со своими союзниками и противниками. Вместо того чтобы отправиться прямо к месту назначенной встречи, я двинулся в обход, пробираясь по переулкам и запутывая следы; в итоге я дошел до небольшой аптеки на Дюпон-стрит несколько позже, чем планировалось. Все остальные уже сидели в фургоне. Две девушки устроились позади, а миссис Корнелиус, которая немного выпила, ждала на переднем сиденье. Мотор уже завели, и мы, по ее словам, «могли катиться». Облегченно вздохнув, я опустил рычаг тормоза и нажал на педаль. Машина поехала по Маркет-стрит. Двигатель у фургона был превосходный, учитывая его возраст, но «кадиллак» оказался несколько перегружен. Миссис Корнелиус развеселилась, как в прежние времена; мы с девушками подпевали, когда она исполняла свои любимые песни.

К тому времени, когда машина двинулась в сторону Салинаса, мы спели уже большую часть репертуара миссис Корнелиус, и я научил ее «Старой, луне Кентукки», которую в свою очередь узнал всего месяц назад от двуличной миссис Моган. Иногда я оглядывался назад, чтобы удостовериться, не преследует ли нас человек, похожий на Бродманна. Я был по-детски счастлив, снова оказавшись рядом с моей дорогой подругой. Es dir oys s’harts![268] Я мог выбросить прошлое из головы и сосредоточиться на будущем. Я нежно поцеловал миссис Корнелиус в щеку.

Она захихикала:

– Так и бу’ет, Иван. Мы на пути к славе, парень!

Мгновение спустя, удивленно вздохнув, она потрепала меня по колену.

Я не могу вернуться в Одессу. И даже если смогу – что я там найду? Оживший труп? Дурную копию? От моих городов ничего не осталось. Все, что осталось, – это будущее, но теперь недоступно и оно, ибо Карфаген уничтожил все, на чем оно основывалось. Настоящее омерзительно. Неужели они ожидают, что я смогу с этим что-то поделать? Эти пропавшие города, эти погубленные чудеса! Я обещал спасение. Они отвергли его. Разве еврей в Аркадии не предал меня? Я любил его. Кусок металла вложили в мое тело, когда я лежал, беспомощный, в их синагоге. Я знаю, кто еврей, а кто нет. Я знаю путь к безопасному, упорядоченному миру. Я знаю, где правда, а где вымысел. Не ограничившись победой в реальном мире, Карфаген объявил войну моим мечтам.

Карфаген выступил против Византии. Я сражался. Я отбросил врага. Мои мечты снова ожили. Черные руки больше не цеплялись за мои якоря. Черные глаза больше не следили за мной. С чего мне чувствовать себя виноватым? Я всего добился сам. Я – очень опытный инженер.

В том году, и в следующем тоже, мачты Карфагена не показывались на горизонте. Откуда мне было знать, что Карфаген по-прежнему преследовал нас? Я путешествовал в мире иллюзий. И не могу сказать, что сожалею об этом. Нет, я хотел бы увидеть, как моя фантазия возродится. Реальность сама по себе ничего не стоит. Но я не знал этого. Те нацисты были варварами. Как и большевики, они стали верными новобранцами в пехоте Карфагена. Они назвали Гитлера своим новым Александром. Какие города они оставили за собой? Какие памятники?

Заксенхаузен? Бухенвальд? Дахау? Двенадцать миллионов убитых lagervolk (пятьдесят процентов – евреи, пятьдесят процентов – славяне); еще двадцать миллионов разных трупов и одну недоделанную ракету? Почему все постройки Шпеера простояли только пятнадцать лет? Даже турки проявляли уважение к Константинополю, хотя бы в своих подражаниях. Карфаген творит только пепел и грязь, смешивает их, покрывает раствором гнутую колючую проволоку, а затем восторгается результатами, этими неуклюжими гротескными созданиями, похожими на Übermenschen[269] из их оскудевшей мифологии. Теперь у меня нет времени на самозваных врагов Карфагена. Их слишком легко обмануть. Мою баронессу фон Рюкстуль убили в Берлине. Этот город никогда не был хорошим убежищем для славян-филосемитов, и все же именно русская бомба отняла у нее жизнь. Ответ Сталина на все вопросы – самый простой. Если проблему не удавалось решить, он ее уничтожал. Nit problem. Вот основа философии Карфагена. Я не могу понять эту Liebschaft mit der Nazi. Er verfluchte die Zukunft. Er verlachte den Amerikaner. Er lachte laut! But was ist Amerika und seiner Venegurung in kontrast? Es ist kornish! Der Nazi er eine Wille. Um so besser. Begreifen sie das Problem?[270] Эти daytsh broynfel Lombard-tseshterniks[271] не лучше большевиков, которые занимаются теми же нелепостями. Освенцим? Треблинка? Бабий Яр? Я обещал им Александрию, которая парит в небесах! Там всегда светло и всегда тепло.

Я полагаю, что успех, которого мы добились на Тихоокеанском побережье, можно объяснить только новизной. Миссис Корнелиус была самой природой предназначена для шоу-бизнеса, основу ее таланта составляла бьющая через край жизненная энергия. Сама она всегда признавала, что лишена каких бы то ни было выдающихся дарований. Я организовал очень много выступлений в Калифорнии, потому что там чувствовал себя более непринужденно (раньше я практически не появлялся в этом штате). Мы снова стали невинными; Wandervögel[272], летящими из города в город. Это обеспечило нашей труппе определенные преимущества. Если не задерживаться подолгу на одном месте и быстро перемещаться по миру, то можно спастись от стрел критики – новизна и оригинальность зачастую заменяют талант. Почти все наши зрители радовались любому развлечению, и мы неплохо удовлетворяли их потребности. Мы перемещались от Кресент-Сити на границе с Орегоном к Сан-Диего. Мы даже хотели отправиться в Мексику, но сочли это неблагоразумным, учитывая проблемы, к которым могло привести столкновение с иммиграционными службами. Наша программа обычно состояла из нескольких номеров. Иногда, чтобы заполнить паузу или продлить представление, я даже возвращался к своему прежнему занятию и читал шахтерам лекции о чудесах будущего или рассказывал рыбакам об опасностях иностранного коммунизма. Мы также исполняли небольшую оригинальную пьесу. Сочинил ее я. Надевая форму донского казака и размахивая грузинскими пистолетами, я изображал русского князя, любовника большевистской комиссарши – миссис Корнелиус. В конце концов она решала отправиться со мной в изгнание. Я назвал пьесу «Белый рыцарь и красная королева». Мне очень польстило, что именно это сочинение оказалось самым популярным нашим номером. Зачастую ему аплодировали дольше, чем кинофильмам, которые показывали до и после представления. Мы именовались «Англичанами в сиянии рампы», а миссис Корнелиус избрала сценический псевдоним Шарлин Чаплин. Меня чаще всего называли Барри Мором. Многие директора полагали, что подобные имена привлекали публику. В глубине души я осознавал, что это обманчивое сходство с известными людьми могло смутить и разозлить зрителей, которых заставляли поверить в то, что их любимые кинозвезды выступали на дощатой сцене летнего театра в Редондо-Бич.