Он не знал, что станет говорить об этом. Думал подождать, потянуть время — если вообще говорить. Может, дело было в тесноте хижины, в темной интимности костра или в табаке. Может, дело было в узах родства, с теми, кого тоже ждет участь изгнанников. Как бы то ни было, он заговорил; теперь у него не было выбора, кроме как сказать им то, что ему известно.

— Женщины моей семьи… — Джейми запнулся, не зная подходящего слова на чероки. — Они те, что видят во снах грядущее. — Он кинул взгляд на Кэмерона, который, похоже, воспринял это серьезно, кивнул и закрыл глаза, чтобы втянуть дым поглубже в легкие.

— Значит, у них бывают видения? — спросил он с умеренным любопытством.

Джейми кивнул, это было подходящее объяснение.

— Они видели кое-что, касающееся цалаги. Обе, моя жена и дочь, видели это.

Птица встрепенулся, услышав это. Сны были важны, если двое видели один и тот же сон, ему придавалось большое значение.

— Мне больно говорить об этом, — искренне сказал Джейми. — Через шестьдесят лет цалаги будут изгнаны из этих мест в новые земли. Многие погибнут в пути, так что эту дорогу назовут… — он споткнулся на слове «слезы», не вспомнил его и закончил иначе: — Дорогой, где они рыдали.

Птица сжал губы, как будто чтобы втянуть дым, но трубка курилась у него в руке.

— Кто это сделает? — спросил он. — Кто посмеет?

Джейми глубоко вдохнул — здесь начинались сложности. И все же, когда дошло до дела, все вышло куда легче, чем он думал.

— Это будут бледнолицые, но не люди короля Джорджа.

— Французы? — Кэмерон произнес это со скептицизмом, но нахмурился, пытаясь понять, как это может произойти. — Или, может, они имеют в виду испанцев? Испанцы поближе будут, хоть их совсем немного.

Испания по-прежнему владела землями к югу от Джорджии и частью Индианы, но англичане крепко держали Джорджию — вероятность того, что испанцы пойдут на север, была очень незначительной.

— Нет, не испанцы и не французы. — Джейми хотелось, чтобы Йен был рядом по нескольким причинам, но его не было, так что Джейми продолжал бороться с языком цалаги, который был интересным, но он мог свободно говорить на нем только о простых вещах и об очень ограниченном будущем.

— Они сказали мне, мои женщины… — Он замялся, подыскивая слова. — Вещи, которые они видели в своих снах, эти вещи сбудутся, если они касаются многих. Но они думают, что их можно избежать, если они касаются нескольких или только одного.

Птица озадаченно моргнул. Ничего удивительного. Джейми мрачно принялся объяснять заново:

— Есть большие вещи, а есть маленькие. Большая вещь — это великая битва, или восхождение великого вождя. Хоть это и один человек, он возвышается благодаря голосам многих. Если мои женщины видят большие вещи, то они сбываются. Но в любой большой вещи участвуют много людей. Одни говорят — делай это, другие говорят — делай то. — Джейми зигзагообразно махнул рукой в одну сторону, потом в другую, и Птица кивнул.

— Так вот. Если многие люди говорят «делай это», — он резко ткнул пальцами влево, — тогда это происходит. Но что будет с людьми, которые говорят «делай то»? — И он указал большим пальцем вправо. — Эти люди смогут выбрать другой путь.

Птица захмыкал, как обычно делал, когда был чем-то удивлен.

— Значит, может случиться, что будут те, кто не пойдет? — резко спросил Кэмерон. — Они смогут укрыться?

— Надеюсь, что так, — просто отозвался Джейми.

Они посидели в тишине какое-то время, каждый мужчина смотрел в огонь, каждый смотрел в свое будущее или прошлое.

— Эта твоя жена, — наконец сказал Птица в глубоком раздумье, — ты за нее дорого заплатил?

— Я отдал за нее почти все, что имел, — сказал он с какой-то тоскливой иронией, которая заставила остальных рассмеяться. — Но она того стоила.

* * *

Было очень поздно, когда Джейми пошел в гостевой дом. Луна взошла, и небо дышало бесконечным спокойствием, звезды пели друг другу в бесконечности ночи. Каждый мускул тела ныл от боли, он так устал, что споткнулся на пороге. Но инстинкты по-прежнему работали, и он скорее почувствовал, чем увидел, как кто-то двигается на тахте.

Боже, Птица по-прежнему не сдавался. Что ж, сегодняшней ночью это неважно, он может лежать обнаженным рядом с выводком молодых девушек и все равно будет спать как убитый. Слишком уставший, чтобы испытывать раздражение, он попытался вежливо ее поприветствовать. Она поднялась.

В отсветах костра стояла зрелая женщина, ее волосы заплетены в седые косы, белое платье из оленьей кожи раскрашено и украшено иглами дикобраза. Он узнал Голоса В Лесу, одетую в ее лучшее платье. Птица совсем вышел из берегов со своими шутками — он послал Джейми собственную мать.

Джейми окончательно забыл весь язык цалаги, какой знал. Он открыл рот, но так ничего и не сказал. Женщина слабо улыбнулась и протянула руку.

— Иди сюда и ляг, Убийца Медведей, — сказала она. Ее голос был мягким и низким. — Я пришла, чтобы вытащить змей из твоей головы.

Она потянула его на тахту и уложила головой себе на колени. Потом она уверенно расплела волосы и распустила их перед собой, их прикосновение успокаивало пульсирующую голову и болезненную шишку на брови. Он не имел представления о том, сколько ей может быть лет, но пальцы ее оказались сильными и выносливыми — она мелкими ритмичными движениями по кругу массировала его скальп, виски, места за ушами и затылок. Голоса В Лесу бросила в огонь зубровку и еще какие-то травы. Дыра для дымохода исправно работала, и он видел, как белый столб дыма поднимается вверх, очень спокойно, но внутри он казался живым, подвижным. Женщина что-то напевала, шептала какую-то песню, было сложно разобрать слова. Он наблюдал, как бессловесные формы поднимаются вверх в столбе дыма, и чувствовал, как тело тяжелеет, члены наполняются мокрым песком, словно оно превращается в мешок с песком перед наступающим наводнением.

— Говори, Убийца Медведей, — сказала она очень мягко, прерывая свое пение. В руке у нее лежал деревянный гребень, он ощутил, как его изношенные закругленные зубцы ласкают кожу головы.

— Я не могу… призвать твои слова, — сказал Джейми, спотыкаясь о каждый звук языка цалаги и потому говоря очень медленно. В ответ женщина тихонько фыркнула.

— Слова не важны, как и язык, на котором ты говоришь, — сказала она. — Просто говори, я пойму.

И он с запинками начал говорить — на гэльском, потому что это был единственный язык, который не требовал усилий. Он знал, что должен говорить