Мысленно чертыхаясь, Габрилянов бросил трубку на аппарат и вынужден был спуститься вниз. И увидел того, кто к нему пришел. Это был убеленный сединами армянин с тростью в руке, облаченный в мешковатый черный костюм, который был почти весь увешан… орденами и медалями. Такого количества наград Габрилянов еще никогда воочию не видел, поэтому в первые секунды заметно стушевался перед посетителем. Но затем, взяв себя в руки, спросил:

— Добрый день, что вас привело ко мне?

— Это вы Габрилянов Аркадий Вазгенович? — вопросом на вопрос ответил старик.

Вместо ответа следователь извлек на свет свое служебное удостоверение и протянул его посетителю. Ознакомившись с ним, старик вернул документ его хозяину и представился:

— Самвел Мартиросович Бадалян, ветеран войны и труда. Могу ли я с вами переговорить наедине?

— Конечно, можете, — ответил Габрилянов и провел посетителя через пост охраны.

Спустя пять минут они уже сидели в кабинете следователя. Габрилянов сразу включил вентилятор, стоявший на подоконнике, чтобы его гостю было не жарко пребывать в душном кабинете, облаченным в костюм. Затем следователь по инерции хотел было закурить, но вовремя опомнился и положил пачку с сигаретами на стол. На что старик заметил:

— Если хотите курить, то спокойно можете это делать. Я сам много лет этим грешил, но несколько лет назад бросил, а к табачному дыму по-прежнему отношусь хорошо.

Услышав это, Габрилянов сунул в рот сигарету, однако закурил ее не за столом, а встав у раскрытого настежь окна.

— Вы где родились, если не секрет? — спросил внезапно старик, когда его собеседник сделал первую затяжку.

— В Ереване, — ответил следователь.

— А вот я здесь, в Ташкенте, — сообщил старик. — Мои родители из Армении, приехали сюда еще в начале века, спасаясь от геноцида. Спустя год у них появился я — их первенец. Назвали меня Самвелом в честь деда — он был закройщиком в Сардарапате, нынешнем Октемберяне. А в сорок первом году, двадцати пяти лет от роду, я от здешнего Ленинского военкомата ушел добровольцем на фронт. Воевал минометчиком. В нашем расчете было пять человек. Я был наводчиком, Вася Луков — заряжающим, Сабир Юлдашев — снарядный, а Шота Георгадзе и Микола Гончаренко — подносчиками. Видите, сколько национальностей в одном минометном расчете воевало — сразу пять: армянин, русский, узбек, грузин и украинец. И так было почти везде — во всех расчетах и во всем дивизионе. Да что говорить — во всей нашей армии так было. Потому мы и победили фашистов, что все пятнадцать республик были собраны в единый кулак.

— Зачем вы мне это рассказываете, отец — это все знают? — стоя к гостю вполоборота, спросил Габрилянов.

— Видимо, не все — кто-то об этом сегодня забывает, — не согласился со следователем старик. — В Узбекистане живут люди разных национальностей. Например, наших с тобой земляков, сынок — армян, здесь проживает более сорока тысяч. Вот я всю жизнь живу на улице Малясова. Так меня со всех сторон окружают армяне — и на Кренкеля, и на Обсерваторской, и на Ширшова, и на Федорова они живут. В моем классе в 43-й школе учились шестеро армян, семеро узбеков, восемь русских, два еврея, два таджика, один грузин, один татарин, один украинец и один молдованин. И никто из нас не попрекал другого его национальностью.

— Так и сейчас так же, отец, — вновь подал голос Габрилянов.

— Нет, дорогой, после того, как вы приехали, другие разговоры пошли.

— В каком смысле? — и Габрилянов впервые за время их беседы повернулся к гостю лицом.

— А в том, что люди теперь говорят: приехали московские, главным у которых армянин. И начали хватать узбеков.

— Мы воров хватаем, отец, понимаешь — воров!

— Может и воров, я не спорю, но почему главным на это дело поставили тебя, сынок — армянина? Неужели нельзя было найти русского или украинца? Или, может быть, правильно люди говорят?

— А что они говорят? — напрягся Габрилянов.

— А ты сходи, сынок, на любой базар или в магазин и послушай. А говорят они, что армянина специально главным прислали, чтобы он здешних армян, нечистых на руку, покрывал. Ведь здесь не только одни узбеки воруют.

— Не туда ты лезешь, отец — это большая политика. Не могу я тебе всего рассказать.

— А что тут рассказывать — все и так понятно. Сговорились там наверху товарища Рашидова в отставку отправить, вот и прислали вас, якобы, порядок наводить. А ведь при Рашидове мы здесь неплохо живем. Его дети, кстати, в той же 43-й школе учились, на Малясова. Я их всех знаю — нормальные выросли дети. И отец у них достойный. Он председателем родительского комитета в школе был. В ней больше сотни учеников сражались на фронте, восемьдесят восемь из них назад не вернулись вместе с Виктором Малясовым, чье имя теперь и школа, и наша улица носит. Так товарищ Рашидов помог их память увековечить. А там, между прочим, и наши земляки армяне были. А теперь, значит, ты, сынок, приехал, чтобы товарища Рашидова в отставку отправить? А почему ты, например, в Армению не поехал — неужели там не воруют?

— Там и без меня есть кому порядок наводить, — ответил Габрилянов и снова отвернулся к окну.

— Нет, сынок, некому. К тому же представь себе, как бы там посмотрели на то, если к ним порядок приехал наводить узбек или русский — что бы там началось?

— Не бойся, отец, ничего здесь не начнется, — Габрилянов затушил сигарету в пепельнице и вернулся за стол.

— Тебе легко так говорить, потому что ты пришлый. А мы здесь все одной семьей бок о бок живем вот уже не один десяток лет, — продолжал возмущаться старик. — Мы хотим в мире жить, а вы нас поссорить хотите. О чем там в Москве думают непонятно. Он что, этот Андропов, ничего не понимает?

— Я у него не спрашивал, — развел руками Габрилянов.

— А надо было спросить, когда ты свое согласие давал сюда приехать. Или вас как тех цепных псов сюда запустили?

— Ну, знаешь что отец!.. — не скрывая своего возмущения, воскликнул Габрилянов.

— А ты не бойся, говори, что думаешь, — все так же сидя на стуле и опираясь обеими руками на трость, произнес старик. — Я же не боюсь говорить тебе правду. Я на фронте ничего не боялся, а здесь, в родном для меня городе, и подавно никого не боюсь. Смелости у вас нет, у нынешнего поколения — измельчали вы. Вас для плохих дел используют, а вы не можете прямо в лицо сказать негодяю, что он негодяй. Ну, ничего, если вы не можете, то я сам до Москвы доберусь и скажу вашему Андропову в лицо все, что думаю. Пусть ответит, почему он вражду между людьми сеет, узбека против армянина настраивает, русского против еврея. Я молчать не буду!

Сказав это, старик поднялся со своего места и направился к двери. Но на самом пороге остановился и, обернувшись к хозяину кабинета, произнес:

— Ты человек не молодой, у тебя, наверное, и дети уже взрослые. Попомни мои слова: настанет день, когда тебе будет стыдно им в глаза посмотреть. Вспомни старую армянскую поговорку: «Чем сломать свою честь, лучше сломай свою кость».