рассматривали друг-друга, с каждой минутой находя всё больше одинаковых черт и кардинальных различий.

Наконец, одну малую бесконечность спустя, старец протянул:

— Рад видеть тебя перед собой, отрок. Зачем взывал ко мне столь долго и столь отчаянно?

— Да уж. Я как-то и подзабыл что ты настолько древний. Привык считать себя развалиной. Можешь говорить проще, старик? А то я в старом стиле не силён. Да и никто не силён, вот уже пять-шесть сотен лет.

— Конечно. Прошу прощения за это. Я давно не имел удовольствия скоротать время за беседой, однако вынужден спросить ещё раз — зачем ты искал со мной встречи, потомок?

— Причин много. В пару минут рассказ не уложиться.

— Хах-хаа-хах, — вдруг рассмеялся старец, — Уж чего-чего, а времени у меня предостаточно, можно сказать что это то немногое, чего у меня даже в чрезмерном избытке. Потому не сдерживай себя.

Аловолосый предвкушающее оскалился:

— Да я и не собирался.

Глава 48

Несмотря на столь провокационное высказывание я вновь стоял как воды в рот набрав. Мысли, словно сорвавшиеся с поводка гончие псы метались в моей голове от следа одного мучавшего меня вопроса к другому, не в силах выбрать какой же именно им преследовать. Я слишком многое хотел знать, при это не имея не малейшего представления о том, что мне действительно необходимо было знать.

Текли минуты, а хаос в моей черепушке лишь набирал обороты. А этот старикан и не думал меня торопить, лишь смотрел на мои мучения с всё возрастающим любопытством, словно бы прекрасно осознавая всю тяжесть обрушившейся на меня проблемы, при этом и не думая мне хоть как-то помочь с её разрешением.

По прошествии получаса я окончательно уверился лишь в одном — это реликт былой эпохи абсолютно точно читает мои мысли или же меня самого как открытую книгу, при этом сие действо доставляет ему ни с чем не сравнимое удовольствие, словно бы я был редким томом вышедшим из-под пера искусного писателя, а он сам — прожженным ценителем замшелой литературы.

Сказать что это раздражало, знать не сказать ничего. Я чувствовал себя неисправимым идиотом, что попытался высказать умную мысль, но с прискорбием осознал что их у него отродясь не водилось.

Наконец, по-видимому пресытившись моими мучениями, седовласый, улыбнувшись мягкой, почти отеческой улыбкой, проговорил:

— Ты отчаянно разрываешься между желанием помочь всем кто тебе дорог и личным интересом, при этом отвергая саму мысль, что твои личные интересы могут не совпадать с желанием помочь тем кто рядом. Но могу тебя успокоить — я вовсе не собираюсь исчезать посреди нашей беседы, обрывая тебя на полуслове. Этот разговор будет длиться ровно столько, сколько ты сам этого захочешь — ведь как я уже сказал — во времени ни я, ни ты не ограничены, по крайней мере уж точно не здесь и не сейчас. Потому не стоит пытаться выбирать какие-то конкретные темы, просто говори, а я по необходимости постараюсь ответить или выслушать.

Если я и чувствовал себя болваном до этого, то теперь просто уверился и принял данный факт как должное. И ведь даже наорать или врезать моему собеседнику не мог — банально не за что, а себя бить как-то поздновато, да и есть предположения что именно из-за излишне часто прилетавших по моей тушке ударов, я сейчас нахожусь в столь прискорбной ситуации.

Наконец, потратив ещё минут пять на тщетные попытки призвать свой разум к ответу, я сдался и решил последовать совету старика, положившись на его слово. Не скажу что это далось мне легко, да и голос паранойи и недоверия изрядно подтачивал мои и так расшатанный последними событиями нервы, но в противном случае я рисковал разменять здесь как минимум одну вечность, так и не раскрыв при этом рта:

— Я… точнее… Это ты меня призвал? Или создал или… Ками знают что ещё? В общем, моё появление в этом мире — твоих рук дело?

Нескладный и вымученный вопрос сорвался с моего языка ещё до того как я окончательно пришёл к консенсусу с самим собой, однако Хагоромо Ооцуцуки не обратил ни малейшего внимания на мою косноязычность и с не скрывая своего довольства принялся отвечать:

— Этого весьма и весьма увлекательная история, потомок, при этом, что бы дать точный ответ, мне придётся начать несколько издалека. Видишь ли, я действительно, в некоторой мере, способствовал твоему появлению в этом мире. Хе-хе, правда слово способствовал едва ли описывает ту скромную роль что мне была отведена, ведь почти всё ты сделал сам.

— Как это?

Привычка перебивать собеседника никогда особо мне не мешала, всё же в мире было не так уж много людей способных призвать меня к ответу и за куда более худшие деяния, но в этот раз я невольно отвесил себе мысленный подзатыльник. Всё же существо передо мной человеком не было. Я чувствовал это каждой клеткой, каждой частицей своего естества. Старик, очевидной принявший такой облик лишь потакая собственному желанию был… совершенством. И я сейчас говорю не о его облике или чакре, которой я, кстати, совершенно не ощущал, ни от Хагоромо, ни от себя самого, при этом данный факт меня ни в малейшей степени не тревожил, что очевидно было не совсем нормально, но в то же время словно бы единственно верно, но о нём самом. Вся суть существа, что стояло передо мной была качественно на совершенно ином уровне. Весь мир что я до этого видел и ощущал, в сравнении с ним казался аляповатой поделкой на скорую руку, высеченной в куске замшелого, потрескавшегося камня скульптором-недоучкой, на фоне неописуемого творения истинного мастера, что вечность обтёсывал один цельный кусок белого, как сам свет мрамора, тратя века на каждую мельчайшую деталь, на каждый изгиб и контур.

Да и не стоило забывать, что это я напросился к нему «на чай и краткую беседу», а не наоборот, всё это вместе едва ли давало мне право лишний раз открывать рот, но давно ставшие частью меня повадки оказались сильнее доводов разума, или быстрее, что в прочем тоже меня не сколько ни красило.

Однако Хагоромо Ооцуцуки ни чутьо не разозлился на мою очевидную бестактность, скорее напротив обрадовался тому факту, что я решил поддержать диалог и с ещё большим энтузиазмом продолжил свой рассказ:

— Всё довольно просто. Ты ведь уже и сам понял, что твоему клану, названному в честь моей беспокойной материи, отводилась весьма непритязательная роль в плане её же скорейшего возрождения. Точнее изначально роль была весьма достойной, если можно считать бытие покорного сосуда честью и высшим благом, при этом я знаю не мало людей что думают именно так, но после, когда стало очевидно, что для столь значимого действа твои родичи едва ли подходят, по