дёрнул за рукав, а потом и вовсе оттолкнул озадаченно воззрившегося на него Сосония. Кончиками пальцев Максуд коснулся потеплевшей от тщетных атак его предшественника поверхности камня, осторожно положил ладони, ощущая, как пускается в разгон сердце, упёрся…

***

…В ушах колотилось, и будто чей-то голос требовал напористо: «Ещё! Ещё!» Внутри кипело, жгуче и ярко, ослепляя рассудок, превращая нутро в кузнечный горн! Мышцы и сухожилия, будто тоже охваченные пламенем, едва не разрывались, а голос не отставал – раздувал внутренний жар! И он (имя забылось – отброшенная за ненадобностью и сгоревшая дотла помеха!), понукаемый этим невидимым хлыстом и не имея возможности уклониться от ударов, сжигал себя, превращая всё, что было в нём, – всё, чем он был! – в гудящее пламя – в неудержимые волны гудящего пламени, что, судорогой прокатываясь по телу, били в холодную тёмную тушу камня: «Ещё! Ещё!! Ещё!!!»

Кажется, он кричал. Или даже вопил благим матом. А может, это только мнилось: он был полностью поглощён своей личной геенной, не в состоянии осознать действительность вне того клубка огня, которым теперь являлся. И всё в этом клубке служило одной цели: свернуть проклятую упрямую глыбу!..

***

Максуд вывалился наружу вместе с камнем, и сказать, что он был выжат досуха, – значит ничего не сказать! Чьи-то руки подняли его, встряхнули, и он почувствовал, что его треплют по щеке.

– Эй, дружище, ты как? Эй!

– Да-да… – просипел Максуд (в пересохшем горле першило, будто его и вправду опалил огонь). – Я здесь… Я в порядке.

– Скажи, как тебе удалось?.. – кажется, это был Сосоний.

И – сквозь ахи и озадаченное хмыканье – тихий голос Сошедшего-с-небес:

– Кто тебя научил?

Максуд просто отмахнулся. Он и сам себе не готов был ответить на этот вопрос.

В Бастане между тем был вечер. Проплутав под Горой около суток, беглецы вышли из подземелья немногим ниже дворца шэха и оказались среди каких-то развалин, полосой протянувшихся вдоль склона, – останков крупного строения, а может, осыпавшейся части самого дворца. Фанис задул светильник, озираясь по сторонам. (Да не только ему – всем было неуютно: не ровен час – затопочет, загремит оружием погоня!) Замешкался, решая, куда деть плошку с тающей ниткой дыма на фитиле. Бинеш забрал светильник и аккуратно примостил внизу у стены, при входе в подземелье. Рост усмехнулся.

Взбодрившаяся на свежем воздухе семёрка спускалась в город, с удивлением наблюдая, как торопливо закрывают ставни жители зажиточного Верхнего квартала. Издалека вроде бы доносились крики. Небольшой отряд городской стражи рысцой проследовал по улице, силуэтом напомнив озабоченное многоногое животное с факелом-рогом на носу. Дадаши едва успели нырнуть за угол и притаиться. Неужели кто-то из тюремщиков (а может, даже и сам проныра Хич) обнаружил пустые камеры, и началась облава? И может, тогда стоило идти не в Бастан, а вверх, на Гору, где, затаившись в камнях, и переждать? Но Сошедший-с-Небес и не думал спросить совета, а с категоричностью не распробовавшего палки мула двигался в прямо противоположном направлении – вниз, куда-то в сторону площади.

На улице стало совсем грязно: какие-то обломки и, кажется, битая посуда то и дело хрустели под ногами, заставляли оступаться. Одинокий горожанин крался по стеночке с маленьким, робко освещавшим дорогу факелком в руке. У дадашей и в мыслях не было беспокоить прохожего, но тот, отбросив жалкий светоч, испуганной мышью порскнул в темноту. Сосоний хмыкнул озадаченно, подобрал головешку и, раздув сбитый ударом о землю огонь, отдал Фанису – тот принял не глядя, сосредоточенный и мрачный, как падающая на подозрительно безлюдные улицы ночь.

Ничем не оправданная вылазка в город, как и боялся Максуд, добром не обернулась: сразу с двух сторон послышались топот и возбуждённые голоса, и из боковых улиц, тоже почти одновременно, высыпали люди. Расхристанные, с парой-тройкой дымных факелов на обе их небольшие толпы, они будто только что единой оравой кубарем скатились с Горы, расколовшись по дороге надвое, да так и валили дальше, игрой случая направленные к столкновению друг с другом, – валили со взглядами очумелыми, словно не они сами, а мир сверзился под откос, перевернулся несколько раз кряду и, кажется, всё ещё продолжал катиться, перемешивая в себе, помимо прочего, и этих бедолаг. Высыпали – и встали друг против друга, образовав узкий, в полтора шага, живой коридор. Казалось, обе стороны достигли только им видимой границы и упёрлись в этот иллюзорный барьер, не решаясь, однако, его нарушить – и даже слово произнести не решаясь… так хрупка была эта граница?

Сошедший-с-Небес тоже остановился, соображая, видно, как поступить: вернуться ли назад и искать путь через проулки, или всё же вклиниться в пространство, спрессованное меж двух непонятных компаний…

Косолапый бородач в халате добротном, хотя небогатом, перехватил поудобнее факел.

– Всё неймётся? – бросил он в толпу напротив. – Какого хера вы тут ошиваетесь, воздух портите, козьи сраки? Мало трёпки получили?

– Нас трепать – поначалу портки подтяни, гавно растеряешь! – огрызнулся диковатого вида мужик из толпы напротив, сдвигая из-под руки за спину видавшую виды котомку. – Кабы не храмовые стражи и шэховы волкодавы…

– Если бы не они, вам бы собственный ливер на ваши же козлиные рога навертели! Припёрлись, плюнуть некуда! Харчей наших в один присест за пол-Бастана выжрали! Засрали всё!

– Родился бы ты с кетменём в руках, а не с монетой за щекой – языком бы не вертел! Три дня до Бастана – всё пешком, и ночуй на голой земле. А тут что? Ночь – всё на той же земле, куда ещё на плошади-то приткнёшься? И харчи мы, между прочим, с собой принесли! А кабы не так – остались бы с голой жопой: в корчме – дерут, на постоялом дворе – дерут… Растянули бодягу с судом на два дня – а людям-то куда деваться? Ждали, ждали…

– Жрали, срали… – передразнил косолапый. – А и нечего было переться за тридевять земель! Сидели тихо в своей жопе, вот и сидели бы дальше – так нет же, засвербело!

– Это, может, у вас, в столице, деваться некуда от развлечений всяких, а у нас не каждый день судят и казнят лжепророков! Мы, может, ещё внукам рассказывать собирались… И пришли-то – как к родным, всё честь по чести! Сам шэх ведь звал, глашатаев рассылал! А получили что? Подсунули невесть кого и вздёрнули ни слова не говоря! Кто они такие, что они такое? Лжепророки? Нет ли? Раз – и трупы! А где возмущение осуждённых «несправедливым» приговором? Где припадки болезненного умоисступления перед надвигающейся карой? Где плач и стенания от мучений