тонкий психолог, знаток человеческих достоинств и слабостей, то это ему, в общем, удавалось. Своих же друзей он любил искренне, чужой беде не просто сострадал, но и деятельно помогал. Он был человек истинно благородный, и уж конечно, различал добро и зло. Правда, в нем не было врожденной эмпатии, как у Ратленда, – участливости в такой мере, что забываются собственные интересы. Но любовь друзей завоевана им по праву. И, конечно, не пресмыкался он ни перед королем, ни перед его фаворитом. Любил поучать, формы тогдашней вежливости и любезности соблюдал. А когда обожгла беда, писал им письма кровью сердца. Он, поверженный, не захотел отдать герцогу Букингему Йорк-Хаус, в котором родился, вырос и куда вернулся лорд-канцлером. Если бы отдал сразу, фаворит Букингем, может, и постарался бы как-то подсластить его жизненное крушение. Букингем понимал, что Бэкона король принес в жертву во спасение не кого-нибудь, а своего фаворита. Но герцог воспользовался этим промахом Бэкона и отмежевался от него, отведя тем самым удар от себя.

Король, еще не совсем утративший рыцарскую честь, откликнулся на его вопль, и наказание было смягчено. Отменили штраф, не лишили титулов. Отлучили только до конца жизни от государственной службы – результат грязных интриг. Но нет худа без добра: Бэкон опамятовался, вернулся к писательству, ему было шестьдесят лет. Сохранилось письмо Бэкона епископу Ланселоту Андрюсу 1622 года. В нем он сравнивает свою судьбу с судьбой Цицерона, Демосфена и Сенеки. В этом, пишет Бэкон, он находит утешение и, вспоминая поведение этих исторических личностей в изгнании, намечает для себя план жизни вне двора и политики. В последние пять лет жизни он написал первую часть «Великого восстановления наук» – «О достоинстве и приумножении наук» (девять книг), «Генриха VII», «Новую Атлантиду» и еще несколько работ поменьше, начал «Генриха VIII», переводил псалмы. Закончил фундаментальный труд «Сильва Сильварум» (леса лесов), вышедший уже после его смерти.

И издал Первое Фолио Шекспира. Одним из издателей был Джаггард, издатель и печатник его эссе, шекспировских стихов, пьес и апокрифов. Словом, Джаггард, как никто, был в курсе дела. И он тоже принадлежит к историческим лицам, чьи имена, запятнанные шекспироведами, требуют реабилитации.

Размышлять о том времени можно только водрузив на нос исторические очки. Издатели и печатники были тогда люди образованные, истинные носители ковчега культуры, как в Англии, так и в Европе. И издавать пьесы, не имевшие никакого отношения к псевдониму «Уильям Шекспир», Джаггард, разумеется, не стал бы. Когда читаешь Реестр гильдии печатников и издателей, поражаешься их добропорядочному и спокойному течению жизни.

Мошенники, как и сейчас, были, но не среди людей честных профессий. Чтобы Джаггард из мошеннических соображений издал «пиратское» кварто или поставил чужую фамилию под издаваемым произведением из неуважения к автору – такое может прийти в голову только совершенно сбитым с толку исследователям, не находящим здравомыслящего объяснения ни с чем, по их мнению, не сообразным фактам. Джаггард был главой гильдии и дорожил своим добрым именем.

Меня вот что удивляет в первых страницах книги Чёрча «Бэкон». Вчитайтесь внимательно в те достоинства Бэкона, которые он перечисляет. Там нет ничего сказанного ради красного словца. Все это почерпнуто из записок, воспоминаний и траурных элегий, написанных друзьями и знакомыми Бэкона после его смерти. Что же, они просто так курили ему фимиам, зная про участие Бэкона в суде над участниками восстания Эссекса в начале февраля 1601 года и хорошо помня судебный фарс-расправу над Бэконом? Никто ведь не верит, что Томаса Мора казнили из-за того, что ему, верховному судье, пытались подарить как взятку дорогую вазу. А вот безнравственной истории про Бэкона верят, не вникнув в ее суть. Верят, потому что он участвовал в суде над своим «покровителем» графом Эссексом.

И роль его в процессе была внешне действительно неприглядна. Но это если судить поверхностно.

Начать с того, что Эссекс не был покровителем Бэкона. Они были друзья. Бэкон исполнял для него по собственному желанию, бескорыстно, секретарскую работу. И наставлял, как себя вести с королевой, отношения с которой у Эссекса бурно разлаживались. А Эссекс, не имея возможности материально помогать другу, почти три года (1593-1595) пытался выхлопотать для него сначала должность генерального прокурора, потом помощника генерального прокурора. Эссекс многое мог, но это ему не удалось. Елизавета была злопамятна, а Бэкон в 1593 году выступил в парламенте против дополнительных поборов в казну королевы и даже чувствовал себя героем, хотя парламент его не поддержал. Бэкон был уверен, что Елизавета оценит его государственный ум и честность. Ничуть не бывало. Королева надолго затаила за пазухой камень. Чиновники, которые проваливают ее обращения в парламент, были ей не нужны. И она отлучила Бэкона от своей персоны. Он больше не мог посещать ее по собственному желанию. Его строптивость стоила ему высокой юридической должности, которой он так добивался. Бэкон жаждал личного свидания с королевой, он знал силу своего красноречия, но королева категорически отказывалась его видеть. И все рождественское представление сезона 1594-1595 года было страстной и вместе умной и тонкой мольбой, обращенной к королеве: он просит о свидании, не прямо, а посредством аллегории. А в «Комедии ошибок», тоже через аллегорию, но вполне ясную, напоминает королеве аморальные поступки ее приближенных, претендующих на ту, же должность.

Эссекс, потерпев полное фиаско с материальным устройством своего друга и советчика, чувствовал себя обязанным помочь ему. Несколько лет Бэкон исполнял что-то вроде секретарской работы: писал письма, небезуспешно выступал в роли миротворца пред королевой. Возможно, Эссекс даже сознавал, что его слишком активная помощь, настойчивые наскоки на Елизавету могли и навредить Бэкону – это проскользнуло в одном из писем Бэкона того времени. И тогда Эссекс подарил Бэкону небольшую часть своего имения (наличных денег и у него не было) стоимостью 1800 фунтов, которую Бэкон тут же продал и частично расплатился с долгами. Конечно, это большие деньги, но не такие большие по меркам тогдашней знати. Ратленд в год проживал около 6000 фунтов. За участие в заговоре был оштрафован на 10 000 фунтов стерлингов. А долги у Бэкона образовались потому, что он помогал выживать «университетским умам» – английским «драматургам-разночинцам».

Давал им переводческую работу и платил из своего кармана. Кроме того, огромные деньги ушли на рождественские увеселения в Грейз-инн. Деньги он занимал: отец ничего ему не оставил по завещанию – не успел распорядиться на его счет, и он жил на то, что давали мать и старший брат Энтони, который поклонялся младшему брату за уникальный ум, так же как другу и