В прорехах тростниковых занавесей трепалось неяркое серенькое небо. Голос надрывался:

– Совершите тауба, совершите покаяние, омойте себя!

Нестройный крик рос, как волна, перекрывая заунывные возгласы одержимца. Откуда-то издали донесся женский визг. И отчаянные, заполошные вопли.

Так звучит паника.

Посетители чайханы недоуменно переглядывались, кто-то встал с ковра и пошел было к арке, за которой колыхались чахлые акации внутреннего двора. Оттуда донесся слаженный топот сапог.

Два айна, не таясь и не смотря по сторонам, влетели в комнату. На перекошенных лицах застыл страх.

Абу аль-Хайр медленно поднялся, шагнул к занавескам и поднял плетенку.

К востоку от города еще утром голубело ясное небо – дождило лишь над Мединой.

Теперь там не было неба. Желтая, дурного, рвотного цвета туча пыли клубилась и росла – выше облаков.

Под ногами карматов пылила Ула.

Посреди улицы, прямо в месиве грязи на коленях стоял голый худой человек с исполосованной плетями спиной. На бедрах болталась серая от ветхости повязка истрепанного ихрама. Он тянул к небу скрюченные худые руки и жалобно, тоненько выл. В стеклянных глазах на запрокинутом лице отражалось пустое серое небо.

– Идут!!! Идут! Гулы! Гулы-ыыы-ииииии! – вдруг завизжал безумец и затыкал пальцами куда-то вдаль. – Страшно, страшно, страшно, аааааа!!!..

Толпа стремительно редела. Озираясь то на сумасшедшего, то на растущую в небе тучу, люди пятились, вскрикивали и подвывали, пытаясь залепить ладонями бессмысленные, пустые от страха глаза.

* * *

Водосбор у Куба-масджид, ночь следующего дня

Разбрызгивая грязь в грузном галопе, серая кобыла Каойльна плюхала по открытому месту. Лаонец держался близко к гриве – над ним пару раз свистнуло. Стрелы с сухим щелканьем ударились о стену соседнего дома и безобидно, тростинками, упали на землю.

Зарево над полыхающими городскими кварталами превращало площадь в ало-рыжее озеро с черной рябью борозд и отпечатков сотен и сотен ног.

Поскуливающих людей гвардейцы сгоняли сюда весь прошлый день, до самой темноты. Обыскивали кварталы, вытаскивали из домов, отбирали лишнюю поклажу. Заставляли идти и спасаться горожан, не желающих расставаться с домашним скарбом. «Именем эмира верующих! Приказ – всем покинуть дома и укрыться в Куба-альхибе, Гамама-альхибе и в цитадели!» В раскрытые ворота низенького не то здания, не то холма с какой-то развалиной наверху толпа затекала медленно, с заторами и остановками на всхлипывания, крики и истерики. Опасливо поглядывая во влажную, уходящую полого вниз темноту входа, мединцы жались, плакали – но проходили внутрь. Повезло, что осень выдалась сухой, и альхибы в подземельях водосбора стояли с едва прикрытым дном. Теперь в длинных сводчатых залах эхом ходил не плеск воды, а шепот и плач сотен людей.

– Слева, на углу у лавки корзинщика, – тихо предупредила Финна, осторожно высовываясь за приоткрытую створку ворот.

Снова свистнуло, чиркнуло по камню – все так же далеко от ворот и от осаживающего коня Каойльна. Над восточными кварталами мерно гудел пожар, изредко взрываясь треском и искрами. Иногда слышался крик – многоголосый. Отчаянный. Кто-то решил перехитрить судьбу и отказался расстаться с нажитым добром. Но не перехитрил. Нападавшие убивали всех, кого находили в подвалах и домашних альхибах. Крик быстро сходил на нет.

Каойльн фыркнул и лихо соскочил с лошади. Под ногами чвакнуло.

– А чего там?

– А дрянь какая-то, чего, – сердито отозвалась сумеречница.

– Это они стреляли?

– Там даже головы не видно, на лужу тухлую похоже. Так что вряд ли, – морщась, заметила Амина.

Женщины отошли обратно в глубину привратного зала и сели на первой ступени уходящей вниз лестницы. Финна принялась разминать Амине спину, время от времени проходясь точечными ударами пальцев по позвоночнику и плечам. Амина кривилась и постанывала.

– Там кутруб дожидается, – лениво зевнул свернувшийся у стены Сенах. – Ну что нового?

– Может, пригласите? – рассердился Каойльн, не решаясь притронуться к воротной створке.

Еще бы он притронулся, аз-Захири еще утром расписал ее сверху донизу Фатихой.

– Мне долго здесь стоять? Я к вам в компанию не просился, меня люди сюда отправили!

Лаонец жался, поводя лопатками и то и дело оглядываясь на ждущий мрак за спиной.

– Заткнись, Аллеми, – мрачно буркнул Сенах. – Если уж не можешь избавить нас от своего присутствия, избавь хотя бы от беседы, висельник.

– Придержи язык, Сенах, – жестко проговорила из глубины зала Амина.

Тарег вздохнул. Каойльн был тем самым лаонцем, которого доставили в крепость обратно с площади – вместе с Аминой. Рыжий – у него даже имя было такое, Свеча, – быстро оклемался, и это радовало. Не радовало то, что рыжий был из клана Аллеми. Аллеми с Гви Дор разделяла вековая вражда. Пока дело ограничивалось вялыми перепалками.

Кивнув на Каойльна, нерегиль попросил гвардейца на ашшари:

– Пригласи его, пожалуйста.

Тот шагнул, отвел в сторону створку:

– Во имя Всевышнего, милостивого, милосердного, проходи.

Стараясь ни до чего не дотронуться, Каойльн осторожно просочился внутрь. Фыркая и мотая башкой, кобыла вошла следом. Финна и Амина на всякий случай упятились подальше к стеночке. И прижались к камню – никому не хотелось получить копытом. Даже обученные лошади беспокоились в подползающей темноте, прядали ушами и могли с перепугу лягнуть стоявшего сзади.

Каид – молоденький, со степняцкими, как и все здешние гвардейцы, чертами лица – махнул, чтобы лошадь приняли и отвели вниз.

– Спроси его, старик закончил рисовать… это? – настороженно поглядывая на людей, поинтересовался Каойльн.

– Нет, – мрачно отозвался Тарег.

– Плохо, – тихо сказал лаонец. – Потому что они уже идут.

– Хватит трепаться по-своему, – приказал не понимавший по-лаонски каид. – Пусть он рассказывает, а ты, Рами, переводи.

Из темноты – факелов у дверей они старались не жечь – послышалось звяканье панцирных блях и скрип кожи. Ашшариты поднимались с пола и подходили ближе. Амаргин и Аллиль тоже встали.

Сейчас все выглядели одинаково – люди, сумеречники, мужчины, женщины. Кожаные длинные кафтаны с нашитыми блестящими пластинами, ашшаритские – через грудь – перевязи с мечом и джамбией. Копья дожидались своего часа у стены. Вместе с широкими, удобными при осаде дейлемскими пехотными щитами. Только Финна ни во что не влезла, и ей просто дали чистое, чтоб переодеться. Впрочем, Тарег видел, как ашшариты еще вчера надевали белое под брони. «Ихрам, Святой город – что еще нужно воину, чтобы достойно встретить смерть», – улыбаясь, говорили они друг другу. Их можно было понять: ашшаритский рай по рассказам выглядел вполне уютным местом.